Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли

— Ну, ну, — протягивает он, довольный. — Вполне логично. Ты — наше золотое яблоко, яблоко раздора.

Никто не отвечает.

— Прошу, садитесь, — прерывает молчание Рея. — племянники — слева, дети — и Хейвен вместе с ними — справа.

Ну да, ещё раз подчеркнуть, где моё «место» — святое дело.

— Простите, а я? — осматривается Лиам.

Арес закатывает глаза, хватает его за рукав и волочёт на свою сторону. Сажает между собой и Посейдоном — место рядом с Зевсом уже заняла Гера.

Когда все рассаживаются, в зал вкатывают два сервировочных столика. На них — подносы. Их ставят к нам поближе и раскрывают. Красное и белое мясо, овощи на любой вкус и фруктовый салат.

— Приятного аппетита, — желает Кронос и перекладывает себе на тарелку свиную корейку и салат из помидорчиков, феты и салата-латука.

— И вам… — отзывается Лиам.

Хайдес обрывает:

— Давайте пропустим часть, где мы делаем вид, что мы — счастливая семья за ужином, и перейдём к тому, зачем мы вам нужны.

Кронос не поднимает глаз, ковыряется вилкой и ножом:

— Во-первых, никогда больше не смей вот так со мной разговаривать. Во-вторых, я всего лишь хочу, чтобы вы что-нибудь поели. Так что, γιε μου, сделай одолжение — займи рот чем-нибудь, что не действует мне на нервы.

Я замечаю, как Афина кладёт ладонь на бедро Хайдесу — мол, сделай, как говорит отец, и не устраивай цирк.

Хайдес берёт вилку и тянется за ломтиками баклажана. В последний момент меняет траекторию. С идеальной меткостью запускает прибор в сторону Кроноса. Тот не шелохнётся — настолько безумен, что готов рискнуть лицом. Но Хайдес и не целил в лицо. Вилка свистит в сантиметрах от него и врезается в стену за его спиной.

— Гермес, — произносит Рея ровно.

Гермес подаётся вперёд и сгребает у Хайдеса все приборы.

Хайдес уже готов встать; Афина хватает его за руку и усаживает обратно. Я держу ладони под столом, надёжно спрятанные скатертью. Сжимаю их в кулаки так сильно, что костяшки белеют.

— Зачем мы здесь? — спрашиваю, едва нахожу в себе достаточно спокойствия, чтобы не сорваться на крик.

Кронос выглядит утомлённым нашими вопросами — и ещё больше нашим нежеланием составлять ему компанию. Он окончательно отодвигает тарелку и откидывается на спинку стула — больше похожего на трон.

— Хочу дать Артемиде последний шанс, — говорит он. — Последнюю возможность обойтись без игры лабиринта.

Теперь он полностью завладел моим вниманием.

— Что это значит? Как?

Ему по вкусу моя жадность до ответов, и я тут же жалею, что выдала её так явно.

— Бал в три, — произносит он. — Сегодня ночью, в три, ждём вас в бальном зале на последний танец и… последнюю игру.

Падает тишина. Я слышу, как сердце разгоняется всё сильнее.

— Что за игра? — выдыхаю.

— Сюрпризы не портят, Артемида, — мягко одёргивает он. Снова берёт вилку. — Но ничего слишком опасного.

— Ты хочешь дать ей последний шанс… — начинает Зевс, прочищает горло. — Или ты просто боишься: ведь вместе с Хейвен туда идёшь и ты, а не уверен, что выйдешь первым и победишь?

Вдруг встревает Лиам:

— Если подумать, лучше попробовать эту последнюю игру до лабиринта. Лабиринт-то Кроноса, верно? Для него победа железная.

Спасибо, Лиам, прям бальзам на душу.

— Игры лабиринта придумал не Кронос, — спокойно говорит Рея. Она ест чинно, мелкими кусочками. — Их придумали его родители: Уран и Гея. Только они знают их точно.

У меня отвисает челюсть.

Она говорит о них в настоящем времени. Они… живы? Должны быть.

Взгляд Кроноса скользит по лицам, от племянников к детям:

— Мы с Гиперионом тоже были в лабиринте. И наши воспоминания испорчены не меньше ваших. Мы сверялись когда-то, но так и не поняли, что именно там происходит. Единственное, что я могу контролировать, — расположение живых стен, но и его я не в силах удержать в памяти — место слишком велико. Таковы правила.

По лицам Хайдеса, Афины и Гермеса понимаю: для них это тоже новость.

— Так что нет, — продолжает Кронос, дав нам секунду переварить информацию. — У меня нет преимущества в лабиринте. Но я настолько хочу сделать Хейвен одной из нас, что вошёл бы туда и играл бы с ней. Миллион раз. — Он заканчивает, прибивая меня взглядом к месту. В янтарных глазах — решимость и нечто похожее на нежность.

— Кто-нибудь вообще задумывался, почему этому человеку так нужна Коэн в дочерях? — морщит лоб Арес. — Я вот живу с ней в одном блоке, мне с лихвой хватает. Ты уверен, что она тебе нужна в приёмных дочерях?

Кронос допивает вино и несколько секунд смотрит в пустой бокал. Камердинер уже рядом, доливает.

— Благодарю.

Мы все ждём ответа, который вроде бы и не предвидится. И всё же что-то в его позе даёт надежду, что он нас удовлетворит.

— Знаете, у каждой травы и у каждого дерева — свой срок цветения, — произносит Титан.

— И это сейчас-то при чём? — бурчит Арес.

— Всё в жизни требует времени.

Тишина густеет.

— «Вы узнаете, но не сейчас» было бы короче, — презрительно бросает Хайдес.

Кронос не реагирует, но я не упускаю вспышку раздражения, полоснувшую его лицо. Внутренний голос шепчет: это куда больше — отвращение, злоба. Если не чистая ненависть. От этой мысли становится страшно, я отвожу взгляд. Я боюсь того, что он замышляет. Боюсь, что он хочет навредить Хайдесу.

Мы все думали, что в опасности я — ведь в лабиринт иду я. Но нет. Это Хайдес.

Кронос никогда не хотел Хайдеса и, думаю, не захочет. Убить его для него проще, чем осушить этот бокал.

— Итак, я так понимаю, есть желающие не продолжать трапезу, — прерывает молчание Кронос. Его приветливый тон зудит у меня в ладонях — до боли хочется врезать. — Тогда жду вас в три, в бальном зале. Будет много гостей; некоторых вы уже знаете — возможно, вам будет приятно повидаться.

Первое имя, что вспыхивает в голове, — «Аполлон». Сердце спотыкается — молчаливый зов: приходи на бал и увидь брата, который спасает всем жизнь, и никто из заинтересованных об этом не знает.

— В зависимости от того, как пройдёт игра этой ночью, если Артемида захочет играть, будет два варианта, — продолжает он. — Либо вы уезжаете, и я проигрываю, либо мы переходим к лабиринту. Я оставлю Артемиде сутки на подготовку. — Он глубоко вдыхает. — Это всё. Можете идти. — Он косится на часы на запястье.

Я инстинктивно тоже смотрю на время. Одиннадцать. У