Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли

— Должна, потому что я этого хочу, — отвечает сам Ньют, и холод его голоса заставляет меня вздрогнуть. — Должна, потому что теперь всё поменялось. Раньше я пытался удержать тебя от игры с Лайвли, а ты меня не слушала. Ты всегда требовала того, что я прошу сейчас: права выбора. Так дай его и мне, Хейвен.

Если раньше я боялась одной только мысли, что мой брат будет играть с Кроносом, то теперь меня пугает кое-что куда реальнее: возможность, что это правда произойдёт. И у меня нет слов в ответ. Нет ни одного весомого довода, который мог бы его отговорить, доказать, что он рассуждает неправильно. Потому что он не ошибается.

— У тебя есть тринадцать часов, — повторяет Кронос, которому, похоже, уже наскучил разговор. — Можешь прийти ко мне в любой момент и сообщить решение. Я буду ждать.

Я открываю рот, но не могу выдавить ни звука. Кронос проходит мимо, задерживается рядом, бросает мне наглую улыбку и идёт дальше к вилле. И этим ходом он побеждает. Партия складывается в его пользу. Проблема лишь в том, что, похоже, не существует хода, который мог бы меня спасти. Я проиграю в любом случае.

— Думаю, Хейвен и Ньюту стоит побыть наедине, — произносит Зевс. — Им есть что сказать друг другу, и это не наше дело.

— За себя говори, — отзывается Гермес. — Я хочу остаться.

— И я, — добавляет Лиам.

Посейдон поднимает руку:

— Я тоже за. Давайте проголосуем.

Ньют выглядит всё более ошарашенным от семьи Лайвли. Его глаза мечутся от одного лица к другому в лихорадочной пляске. Но стоит им остановиться на мне, как всё становится ясно без слов.

И я задаю вопрос, мучивший меня ещё со вчерашнего вечера:

— Ты знал, что меня усыновили?

Всё замирает. По крайней мере, в моей голове — будто сама жизнь застыла, дожидаясь ответа. Ньют облизывает губы, колеблется.

— Именно поэтому я хочу пойти в лабиринт вместо тебя, — бормочет он. — Я знаю про предложения Кроноса. Знаю, что ты приехала сюда, в Грецию, готовая выйти на ринг против Хайдеса, только ради надежды выиграть эти деньги и спасти нашу семью. Семью, которая никогда не рассказывала тебе всей правды. Ты взвалила на себя чудовищную ответственность нас вытащить, а никто…

— Ты мой брат? — перебиваю его, прежде чем он доведёт меня до слёз.

— Да, — без малейшего колебания.

— По крови?

Он наклоняет голову набок, щурит глаза:

— Это имеет значение? Разве одна только кровь делает из людей семью?

У меня вырывается раздражённый вздох:

— Почему ты мне никогда не говорил?

Его лицо смягчается. Осторожно, медленно он сокращает расстояние, между нами.

— Потому что это не имело значения, Хейвен.

— Не имело значения?

— Нет. Потому что ты всегда была для меня родной сестрой. Несмотря ни на что.

Импульс толкает меня вперёд — три шага, которые привели бы прямо в его объятия. Но гордость держит меня на месте.

— Я хотела правду, — шепчу.

— Вот она и есть: ты моя сестра. Точка.

Я обхватываю себя руками, словно сама создаю смирительную рубашку, которая не даёт пошевелиться. Опускаю голову и закрываю глаза — пытаюсь, впервые в жизни, взять под контроль свои эмоции. Обычно я всегда позволяла им взрываться и вырываться наружу, разрушая всё вокруг. Но сейчас боюсь, что сердце просто не выдержит. Я боюсь за Ньюта. Я боюсь за себя. Не понимаю, как так вышло, что я не помню сиротский приют и то, что знала Аполлона там. Я злюсь на Хайдеса. Лицо Персефоны всплывает в самые неподходящие моменты.

И хуже всего — я слышу ухмылку Кроноса, слышу его голос, нашёптывающий: «Тик-так, Артемида», как колыбельную, которой нельзя поддаваться.

Остаётся одно: собрать всё это в единственное чувство. И я выбираю ярость. Самую ослепляющую. Она застилает мне глаза и гасит тот крошечный остаток разума, что у меня был.

Я поворачиваюсь к Хайдесу. Он явно не ждёт этого и не успевает среагировать на мою внезапную просьбу:

— Где здесь твой тренировочный зал?

— Зал… — Он понял, просто хочет убедиться, что не ослышался.

— Ты ведь тренируешься и тут. Отведи меня.

Его взгляд падает на мои руки. Я замечаю, что они дрожат, только когда он хмурится, и в его лице проступает тревога.

— Отведу, — повторяет он. — Пойдём.

Глава 11. ПРЕДАТЕЛЬСТВО АПОЛЛОНА

Аполлон был богом благостным, но и мстительным: его сложный характер делал его одной из самых притягательных фигур мифологии.

Я едва переступаю порог, как вспыхивает свет, открывая зал, куда лучше оборудованный, чем любые спортзалы, что я видела в Йеле. Три стены чёрные, а четвёртая — сплошное стекло, выходящее на море и скалы.

Я не трачу время на разглядывание тренажёров. Собираю волосы и подхожу к чёрному боксёрскому мешку, висящему посреди комнаты.

Становлюсь в стойку — ту самую, которой первым меня научил Хайдес. Заношу руку для удара, но прежде, чем костяшки касаются кожи, чья-то ладонь обхватывает мой запястье.

— И что ты собралась делать?

— А ты как думал? Что я стану пялиться на мешок и не трогать его?

Он тяжело выдыхает:

— У тебя нет бинтов. И перчаток тоже.

— Ну и что?

— Ты искалечишь руки, — бросает раздражённо.

— Мне всё равно. — Я пытаюсь вырваться, но тщетно.

Хайдес сжимает крепче, не причиняя боли, и одним резким движением разворачивает меня лицом к себе. Его лицо так близко, что наши дыхания сталкиваются.

— А мне не всё равно. Перемотай руки и надень перчатки, они лежат на скамье позади тебя.

Из груди вырывается горький смешок:

— Забота обо мне не отменяет злости, которую я на тебя чувствую.

Его челюсть напрягается. Редко Хайдес смотрел на меня так.

— Твоя злость не отменяет того, что я тебя люблю. И что всегда буду тебя защищать.

Сердце сбивается с ритма. Он уже говорил, что любит меня, но только на ринге. Второй раз — по-гречески. Почему-то на нашем языке это звучит совсем иначе.

— А сам ты их никогда не носишь, — напоминаю я.

— До того, как один человек задолбал меня просьбами — не носил. Теперь ношу. — Он слишком хорошо меня знает и понимает, что я готова не поверить. Поэтому подставляет вторую руку. Я помню, какой увидела её впервые: вся изрезана, покрыта свежими и зажившими ранами. Сейчас они почти исчезли. Остались лишь мелкие отметины — следы упрямых ран. Он и правда стал использовать защиту.

Я опускаю руку, и он тут же ослабляет хватку.

— Я знаю, что ты пытаешься сделать. Знаю, потому что