Когда родилась Луна - Сара А. Паркер
Рекк зажимает дымящуюся палочку между губами, снова затягивается, затем отбрасывает окурок и вытаскивает хлыст, закрепленный на его бедре. Взмах руки ― и черная плеть пронзает пламя, заключая Иную в жесткие объятия, прижимающие ее руки к бокам, а ноги ― друг к другу. Словно заключая в кокон из шелковых нитей и готовя к пиршеству.
Она падает на колени, с хрипом выдыхая воздух, а Рекк направляет свое пламя на факелы, висящие вдоль стен. Он освобождает ее от огненного вихря, но не приближает к свободе, которую она потеряла.
Она проиграла.
Рекк срывает красную вуаль, открывая ее лицо. Его глаза округляются, когда она рычит сквозь стиснутые зубы, дергаясь в своих путах.
Она.
Проиграла.
― Совсем не то, чего я ожидал, ― хмуро бормочет Рекк. Он протягивает руку, касаясь костяшками пальцев ее щеки. ― Мне кажется, это позор ― скармливать драконам такое красивое и могущественное создание… Щелкнув зубами, она хватает его за палец и кусает.
Сильно.
Рекк рычит, пытаясь выдернуть руку. Оставшиеся солдаты с ревом бросаются к своей рычащей пленнице, а она с яростью голодного зверя вгрызается в костяшку пальца.
Он вырывается, и откушенная фаланга падает ей в рот.
Рекк отшатывается и подносит дрожащую руку к лицу, по ней стекает кровь. На землю.
Капает.
Капает.
Она выплевывает палец, растянув губы в кровавой улыбке.
Рекк моргает, уставившись на окровавленный обрубок, а затем запрокидывает голову и разражается хохотом, издеваясь над звуком до тех пор, пока тот не становится сломанным и усталым.
Улыбка Иной гаснет.
Рекк снова встречается с ней взглядом, сжимает свою окровавленную, изуродованную руку в кулак, отводит назад и с размаху бьет кулаком по лицу.
Ослепительный взрыв боли, прежде чем тьма поглощает ее.
ГЛАВА 16
На окраине Незерина холодно, но чтобы яйцо мунплюма вылупилось, оно должно оставаться здесь, в холоде, пока не начнет качаться. Тогда я должна обложить его кусками льда и ждать, пока вылупившийся птенец освободится от скорлупы.
Я должна сделать все это сама, потому что Хейден не может. Потому что я нашла его спящим на дне расщелины, он обнимал украденное им яйцо мунплюма и не мог пошевелить ногами.
Я разбудила его. Сказала ему, что приведу Махми и Пахпи. Он сказал, что я умру, если сама отправлюсь домой. И что его яйцо тоже умрет.
Это меня очень встревожило.
Сани не могут проехать так далеко, поэтому я построила снежную хижину, чтобы Хейдену было тепло и безопасно, пока он спит. Потом я сделала три ходки в хижину вылупления и перевезла все наши вещи.
Я снова разбудила Хейдена и сказала ему, что очень-очень постараюсь вытащить его на холод, когда вылупится мунплюм, чтобы он мог с ним сблизиться. Он дотронулся до моего лица и сказал, что любит меня и рад, что я забралась к нему в сани, а затем снова погрузился в глубокий сон.
Он много спит. Я начинаю бояться, что однажды он не проснется. Что его грудь вдруг перестанет двигаться.
От этой мысли у меня самой болит грудь. Мне хочется плакать.
Но я не буду. Я отказываюсь. Я должна быть сильной для Хейдена, потому что он не может быть сильным сам.
Но если он не проснется, я решила, что не поеду домой. Я не смогу посадить его на сани и не оставлю его здесь, в холоде и темноте, одного. Он ненавидит быть один, и он действительно ненавидит темноту. Я скучаю по Махми и Пахпи.
ГЛАВА 17
Я погружена в ледяной сон, мягкий, как тонкий хвост, обвивший моё тело, плывущее по течению небытия.
Прекрасного, гипнотического небытия.
Пока что-то не щелкает рядом с моим ухом, вырывая меня на поверхность и бросая в болезненный крик реальности.
Горячей, причиняющей боль, тяжелой реальности.
Мои лодыжки закованы в кандалы, и весь мой вес приходится на запястья, которые связаны вместе и вытянуты вверх, а плечи грозят выскочить из суставов. Правое плечо пронзает острая боль, причиной которой, без сомнений, является гвоздь или что-то похожее, все еще застрявшее в кости.
Но эта боль ― лишь капля в море боли, которую я испытываю. Болит каждая мышца моего тела, как будто меня выжимали под разными углами, а потом встряхивали, как тряпку для мытья посуды. Даже челюсть и десны болят так, словно я грызла что-то твердое и тягучее, пока мое сознание находилось где-то далеко от невыносимой боли в моем сердце.
Я провожу языком по зубам и чувствую, что в узкой щели между моим клыком и соседним зубом застрял вязкий кусочек… чего-то.
Покрывшись мурашками, я решаю, что лучше не знать, что это такое.
Мне удается приоткрыть только одно веко, второе разрывается от боли, глазное яблоко пульсирует.
Я стону, разглядывая окружающую обстановку сквозь покрытые кровью пряди волос. Мои кожаные ножны и бандольер свалены в кучу на полу неподалеку, большинство оружия отсутствует.
Черт.
Я рассматриваю простые каменные стены, украшенные несколькими зажженными факелами. Прямо передо мной ― деревянная дверь, от которой тянется кровавый след, ведущий прямо сюда… где я подвешена…
Мой взгляд падает на мой комбинезон, который раньше был коричневым, а теперь пропитался красным.
Кроваво-красным.
Мое сердце замирает.
Что бы ни случилось во время моего отключения сознания, я оказалась связанной в этой незнакомой комнате, вся в крови, с застрявшим между зубами куском чего-то вязкого и, скорее всего, с разбитой глазницей.
Выглядит не очень хорошо.
Я заглядываю внутрь себя, направляюсь к своему озеру и содрогаюсь от открывшегося зрелища — обычно гладкая, покрытая льдом поверхность теперь усеяна ледяными осколками и вздыбленными остриями торосов, устремленными ввысь.
Ну и бардак.
Я поспешно выбегаю оттуда, и мой взгляд возвращается к мокрым стенам маленькой душной комнаты.
У меня покалывает затылок. Как будто кто-то за моей спиной только что подошел вплотную.
Ритмичный стук тяжелых, грохочущих шагов нарушает жуткую тишину, и я вспоминаю слова Эсси:
Когда он уходил, его сапоги издавали лязгающие звуки… У меня кровь стынет в венах.
Я слышу, как он обходит меня, словно один из печально известных хьюлингов Тени кружит вокруг своей добычи ― смертельный танец хищника, находящегося на вершине пищевой цепочки. Хищника, который заслужил право поиграть со своей добычей, прежде чем сожрать ее.
Сначала я вижу его ботинки, каблуки с металлическими шпорами, покрытые достаточным количеством плоти и крови, и рычу еще до того, как поднимаю на него