Когда родилась Луна - Сара А. Паркер

Я дала ему сферу Феникса. Спросила, не нужна ли ему помощь. Он вложил сферу обратно в мою ладонь и сказал, что хочет сделать это сам…

Я отвожу взгляд, и дрожь пробегает по моему позвоночнику, распространяясь по плечам, по израненной спине.

Меня заталкивают в камеру, и я, спотыкаясь, останавливаюсь. Один из стражников отстегивает меня от цепи, прикрепляет обратно мою ограничивающую подвижность металлическую планку и пинает меня.

Сильно.

Паника захлестывает, когда я лечу к задней стене, уверенная, что сейчас разобью половину лица, потому что мои лодыжки стянуты так туго, что невозможно выставить ногу вперед и остановить падение. Вместо этого я поворачиваюсь и сгибаюсь.

Мое плечо врезается в стену, верхняя часть спины скрежещет по грубо отесанному камню во взрыве зубодробительной агонии, яростные афтершоки проносятся сквозь меня ― моя плоть пылает от невыносимой боли тысячи ударов плетью.

Глубокий, обжигающий крик вырывается у меня из горла, и, кажется, эхом отражается от стен, а за ним следует леденящая тишина.

Шипя от боли, я стучу ладонью по полу в такт своей успокаивающей песне, позволяя глазам открыться. Сфокусироваться на стражнике.

Он поднимает с земли мой сломанный замок, а потом смотрит на меня так, будто это я виновата в том, что король своим железным кулаком сломал его. Он запирает мою дверь новым замком, который снял с задвижки пустой камеры, и уходит вместе с остальной моей свитой в доспехах ― их тяжелые шаги затихают в отдалении.

Ему повезло, что я закована в цепи и заперта в камере, иначе я бы сжала его сердце в кулаке за то, что он заставил меня кричать.

― Полагаю, все прошло не очень хорошо? ― спрашивает Врук, находясь так близко, что я чувствую, как его усы касаются моей руки.

― Как и ожидалось, ― бормочу я сквозь стиснутые зубы.

Он тянется, кладет лапу на мою руку, и я благодарю Творцов за то, что он выберется наружу. Миру нужно больше таких, как он.

Я на мгновение накрываю его лапу своей рукой, прежде чем опустить.

Он делает то же самое.

По тоннелю катится тележка с помоями. Миски скользят по полу, а затем раздаются хлюпающие звуки жадной еды.

В моей камере появляется миска, и я смотрю на нее, не испытывая ни малейшего чувства голода, который был раньше, ― ноющая пустота сменилась скручивающим внутренности ужасом.

Я ногой подталкиваю ее влево, поскольку Врук, судя по всему, скоро выйдет.

Костлявый самец прекращает свое неистовое поглощение пищи, с его бороды капает жижа, когда он смотрит на меня.

― Нет, ― бурчит он, возвращая миску обратно в мою камеру. ― Ты умрешь с голоду.

Я смотрю прямо в его запавшие глаза.

― Меня скормят драконам на следующем восходе Авроры. Это пустая трата еды.

Кажется, все перестают есть, и тишина наслаждается эхом моих слов. ― Мне жаль, ― бормочет он.

Мне тоже.

Жаль, что у меня не будет возможности отомстить за смерть Эсси и что я покидаю этот прекрасный, разрушающийся мир.

Я люблю жизнь, какой бы болезненной она ни была временами. Я люблю цвета нашего королевства и то, как постоянно меняются наши облака.

Все время в движении.

Мне нравится, как драконы парят в усеянном надгробными камнями небе, совершенно свободные. Люблю чувствовать, как падает снег на мою кожу, как морозный южный ветерок щиплет мой нос и его кончик немеет, словно от ледяного поцелуя.

У меня наворачиваются слезы, когда я думаю о той маленькой луне, которую я, возможно, никогда больше не увижу… Я люблю ее больше всего на свете.

Я мягко улыбаюсь самцу и снова просовываю миску под решетку.

На этот раз он берет ее.

ГЛАВА 24

Остерн Вейгор ― король Пекла ― прибыл навестить Маху, Паха и, ну…

Меня.

Поскольку мне уже исполнилось восемнадцать, я, видимо, достаточно взрослая, чтобы быть проданной тому, кто больше заплатит, как скот на убой. По крайней мере, так думал король Остерн. Что Пах согласится на брак между мной и одним из его сыновей, у которого жестокие глаза и еще более жестокая улыбка, только потому, что Тень испытывает растущую потребность в сельскохозяйственной продукции, которую мы с трудом можем удовлетворить.

К несчастью для Остерна, я сказала Паху, что предпочту до конца своих дней питаться одним лишь дерьмом моего мунплюма, чем стать парой с Тиротом Вейгором, и это было правдой.

Пах сказал, что у меня грязный язык. Если бы я росла на Болтанских равнинах, как он, меня бы заставили разгребать навоз горгулий целую фазу только за одно это замечание. Или выпороли бы за дерзость.

Я сказала ему, что с радостью приму порку вместо Тирота Вейгора.

Пах ответил, что именно поэтому он и покинул то место и что не продаст меня за все зерно мира. Затем он поцеловал меня в лоб, назвал замечательной и велел провести некоторое время со Слатрой и Аллюм, чтобы короли могли поговорить о политике без присутствия несносной принцессы.

Я люблю Паха, но мне бы хотелось, чтобы он перестал называть меня замечательной. Если бы я могла раздавить это слово, как жука, и стереть его с лица земли, я бы так и сделала.

Я спросила Хейдена, не хочет ли он пойти со мной в вольер, но он, как всегда, просто уставился в стену. Я давно смирилась с тем, что он так и не вернулся домой из Незерина ― не совсем. Я поклялась, что не оставлю его там, но именно так и вышло.

Он больше не смеется.

Он не ест ягодные жевательные конфеты.

Он не разговаривает. А значит, не спорит, когда я заталкиваю его в вольер, чтобы он мог наблюдать, как я работаю с крылом Аллюм, которое крепнет с каждым деем. Честно говоря, я думаю, что скоро она достаточно окрепнет, чтобы совершить свой первый полет.

С самого детства Хейден мечтал только о том, чтобы прокатиться на спине своего собственного мунплюма…

Возможно, если я смогу дать ему это, он снова улыбнется.

ГЛАВА 25

Я постукиваю ногой по полу, тихо напевая «Балладу об упавшей луне».

Она разносится по пугающе тихим камерам — большинство остальных заключенных крепко