Отрада - Виктория Богачева
Она медленно шла рядом с ним и искоса поглядывала на запекшуюся на темечке кровь. Неужто ударил кто-то? Али сам, когда с обрыва падал? Да как он рядом с ним оказался: так далеко от общины, в лесной глуши?
Она мыслила спросить, да не стала. Ей казалось, и так Твердята подле нее держался скованно да глядел в ее сторону даже будто бы чуть виновато.
Но Твердята заговорил с ней сам. В перерывах между шагами, пока пытался отдышаться, он сказал, что почти ничего не помнит.
— Я к брату в кузню спешил, запаздывал уже. Бежал наискосок, — он мучительно хмурился и смахивал со лба выступивший от напряжения пот.
Вдоль берега реки лес заметно поредел, и густые, широкие кроны больше не укрывали их от солнца спасительной тенью. Шагать приходилось под жаркими лучами.
— Потом остановился... не помню, для чего, — Твердята досадливо вздохнул, и Отраде сделалось его жаль. — Может, потерял что-то... а потом помню только жгучую боль в затылке, и все. Меня волокли по лесу. Долго волокли. А как скинули с обрыва, я зацепился за корягу и вывихнул ногу. А потом меня нашла ты, — он поднял посветлевшие глаза на Отраду, и та улыбнулась ему, погладила по пыльным, слипшимся от пота и крови волосам.
От услышанного у нее в жилах застыла кровь.
Твердята болтал беспечно, был он еще совсем мальцом.
А выходило, что кто-то поднял на него руку. Да еще и с зажатым камнем. Да не просто поднял. Жизни намеревался лишить... В лес отволок, в безлюдное, неизведанное место. С обрыва скинул и бросил помирать мальчишку, который едва встретил девятую весну.
Да что за нелюдь живет с ними по соседству? Кто такое сотворить мог?..
— А помнишь, где ты остановился перед тем, как тебя ударили?
— Не-а, — Твердята чуть руками не развел в разные стороны, да вовремя опамятовался, что за палку держаться следует. — На окраине где-то... я порядком от избы отбежал, — добавил он, впрочем, уже не шибко уверенно.
Мальчишка снова пригорюнился, и Отрада решила, что довольно с него вопросов и ее досужего любопытства! Какое-то время они шли молча, и тишину разбавляло лишь усердное, настойчивое сопение Твердяты. Когда оно стало громче, а его шаги – реже, Отрада предложила малость передохнуть. Сбегав к реке, она наполнила опустевший бурдюк водой и вернулась к мальчишке, который внимательными, воспаленными глазами следил за всеми ее передвижениями.
От собственной беспомощности он едва не ревел.
— Благодарствую, — прошептал искусанными, потрескавшимися губами, взяв у нее из рук бурдюк.
Все никак не мог напиться. Немало времени ведь провел, мучаясь жаждой. В который раз зашлось у Отрады сердце. Ну как допустили светлые Боги, чтобы ходило по их общине такое лютое зло!
— Ты такая добрая, — осоловело улыбнулся Твердята, напившись. На солнышке его разморило от усталости. Пережитое, наконец, взяло свое, и силы совсем покинули мальчишку. — И отчего сестра тебя хулила... наговаривала брату на тебя...
В один миг он очнулся от своей сладкой полудремы. Испугавшись, встрепенулся и поглядел на Отраду огромными глазами, особенно сильно выделявшимися на изнеможденном лице. Уразумев, что да все слышала, понуро опустил голову и поник плечами...
— Прости, пожалуйста, я болтаю, не думая... — пробормотал, разглядывая речной песок у себя в ладонях. — Прав брат, язык у меня как помело...
Поджав губы, Отрада криво улыбнулась. Вот, стало быть, как. Ее бранила Услада. А Храбр, вестимо, услыхал и поверил. Потому и к ней переменился резко, в один день. Вот, стало быть, как. Чужим словам, неведомо каким, поверил. Чужому лживому навету. А Услада-то... чем она от нее такое заслужила? Никогда никакого зла ей не делала, слова худого не говорила!
Она ощутила, как рот заполнился горечью, и с трудом сглотнула. Было противно и мерзко, словно извалялась в груди. Она даже серчать не могла на Твердяту: на него-то за что. Напрочь, поблагодарить мальца следует. Что глаза ей раскрыл.
— Нечего мне тебе прощать, — совладав с собой, она слабо улыбнулась. — Ну, передохнул малость? Идти надо, пока не стемнело. Потихоньку сдюжим!
Она поднялась и здоровой рукой помогла встать Твердяте. Правое плечо она оберегала: оно болело при каждом неловком движении, стоило ей забыть и посильнее дернуть.
Смущенный мальчишка на нее даже не посмел взглянуть. Схватил поспешно палку и захромал вперед. Отрада шла на пару шагов позади него. Внутри бушевала обида, которой досель она не ведала.
Поверить навету! А ведь Храбр на своей шкуре ощутил, какой бывает людская молва! Несправедливой, жестокой, лживой! А наговору против нее все равна поверил.
Было Отраде горько и обидно. Припомнила все-все, до мельчайшего жеста. Как глядел Храбр поверх ее головы, то в сторону, то в бок. Как сторонился ее; как холодно, чуждо с ней говорил! Словно она перед ним в чем-то провинилась!
И такая злость взяла Отраду, что дышать стало трудно и больно. Сжав кулачки, она решительно тряхнула головой, и длинная косища зазмеилась по спине.
«Он со мной знаться не желает – добро! И я с ним тогда тоже!» — порешила она.
28.
Он шел вдоль берега так долго, что успел отчаяться. Кругом, куда бы ни падал взор, простиралась гладь воды в мелкой ряби из-за порывистого ветра. Но ни человека, ни даже зверя не повстречал он на всем своем пути.
Солнце давно перевалило за зенит, и день медленно шел на убыль. Тени удлинялись с каждым часом, и совсем скоро пора будет подумать о том, чтобы вернуться в поселение. А не коротать ночь в лесу.
Храбр твердо знал, что назад не повернет. Мужчинам и слова не скажет, но сам останется, заночует в по-летнему мягком, пушистом ельнике. И по утру сызнова пойдет искать Твердяту.
Сперва они шли все вместе, переговариваясь, но чем дальше, тем тише становились разговоры, а потом и вовсе сошли на нет. Чуть позже, на распутье они разделились: коренастый Третьяк с сыновьями взобрались повыше, на крутой холм, ведущий в лес, а кожевник Вячко ушел на другой берег реки: поискать там.
И теперь Храбр шел один. Солнце палило нещадно, и ему пришлось снять рубаху, смочить ее в прохладной воде и повязать на голову, чтобы укрыться от жгучих лучей.
Храбр мрачно глядел себе под ноги, утопая в пыли: такая сушь никуда не годилась для полевых работ. Тотчас вспомнились угрозы старосты. А
