Отрада - Виктория Богачева
— Твердята! — хрипло крикнула она и вновь поспешила к нему, с разбегу упала рядом на колени и тут же взвыла. Кажется, плечо она все-таки вывернула...
Мальчишка смотрел на нее глубоко запавшими, измученными глазами, а на его губах уже запеклась сухая корка.
— Сейчас, сейчас, — зашептала она, рваными, судорожными движениями вытаскивая пробку из бурдюка и поднося к его лицу.
Он сделал первый глоток, подавился, закашлялся, выплевывая почти всю воду, и Отрада обхватила его за плечи, помогла сесть и напиться, придерживая бурдюк. Ее сердце бешено колотилось, словно после долгого бега. Она заметила, что его рубаха была разорвана, а руки украшали многочисленные ссадины и порезы, и на затылке запеклась кровь. Но худшим его ранением была вывернутая правая нога, опухшая так сильно, что это было заметно даже под портками.
— Я мыслил, меня не найдут, — сорванным от криков голосом прошептал Твердята, утыкаясь ей в плечо.
Когда мальчишка расплакался, она ничего ему не сказала. Лишь осторожно погладила по макушке, по грязным волосам, избегая прикасаться к пятну запекшейся крови.
— Твой брат искал тебя с ночи, — шепнула она, почувствовав, что Твердята перестал вздрагивать от слез. — Он ни за что бы не позволил тебя не найти.
Просветлев взглядом, мальчишка поднял на нее заплаканное лицо и попытался улыбнуться неверными губами.
Отрада, запрокинув голову, оглядела обрыв, по которому слетела вниз. И как только жива осталась – таким крутым и непроходимым он ей показался.
— Ну что, будем выбираться, — сказала она преувеличенно бодро и тайком закусила губу.
27.
Сказать было легко, но сделать куда сложнее. Отрада с сомнением посмотрела на распухшую лодыжку Твердяты и заглянула ему в глаза.
— Ты ходить, поди, не можешь. А нам на холм надобно залезть...
Натерпевшийся мальчишка понуро кивнул и поежился.
— Я бы по ровной стезе сдюжил! — сказал он, словно пытался оправдаться. — Но наверх не взберусь.
— И не нужно! — воскликнула она. — Ты тут посиди, я одна быстро управлюсь. Позову сестру твою да дядьку, они недалеко должны были уйти, — Отрада улыбнулась и вновь погладила его по голове.
На ноги поднялась преувеличенно бодро и даже подмигнула Твердяте перед тем, как развернулась и пошла к подножию крутого, заросшего кустами да деревьями холма. Ей самой, по правде, было худо. Правой рукой шевелить она не могла, вот и висела та вдоль тела, словно плеть. Подъем дался тяжко и отнял все силы. Не раз и не два скользили ее ноги по неутоптанной земле, и Отрада падала, еще пуще тревожа плечо. Она вся перемазалась и давно перестала о том тревожиться: уж и рубаху малость порвала, и зеленью от травы испачкала, и понева вся в пыли...
Когда все же ей удалось вскарабкаться на холм, едва переведя дух, Отрада принялась на разные лады звать тех, вместе с кем искала Твердяту. Она выкрикивала имена, протяжно тянула «ау-у-у-у-у-у-у», но все втуне.
Лес был огромен, а людей – мало. Они растянулись в длинную цепочку еще до того, как Отрада отбилась ото всех и, не иначе как по воле Богов, случайно набрела на обрыв, где и нашла мальчишку. Немудрено, что никто ее не слышал. Она кричала долго, пока не заболело горло и она уже не могла произнести ничего громче шепота. Она откашлялась, попробовала еще раз, но голос сорвался и ничего не получилось.
Приложив ладонь к горлу, Отрада заозиралась по сторонам. Со всех сторон ее окружала непроходимая с виду чаще. Она не знала этих мест и не знала троп. Ведала лишь, что за реку соваться опасно. Коли она не может никого дозваться, придется им с Твердятой как-то взобраться на холм и пойти в сторону общины. Надежды на то, что кто-то случайно набредет на них во второй раз, не было. Такие дивные вещи случаются единожды.
Отрада спустилась обратно к мальчишке, и тот внимательно следил за каждым ее движением, словно боялся, что она исчезнет и он останется один. На его испачканных пылью щеках были отчетливо видны две неровные, светлые дорожки от слез.
— Я больше не могу кричать, — прошептала она сорванным голосом. — Тебе очень больно? — спросила она, указав на ногу.
— Уже нет, — закусив губу, ответил мальчик.
— Нам придется подняться самим. Тут совсем чуть-чуть. Ты сможешь встать?
Он решительно кивнул, обхватил ее шею руками и поднялся, опираясь на левую ногу и держа согнутой правую. Он побледнел до синевы, коротко вскрикнул и с трудом удержался от слез — было больно, много больнее, чем когда он пришел в себя глубокой ночью…
— Я… я не смогу идти, — запинаясь, пробормотал Твердята. — Оставь меня, — предложил он убитым голосом, глядя в сторону. — Одна ты быстрее до избы доберешься.
— Ну уж нет! — Отрада решительно мотнула головой.
Она не смогла бы бросить мальчонку здесь совсем одного. Только не сызнова, не после того, что он уже пережил. Она бережно усадила его обратно на землю и поискала взглядом крепкую палку, на которую он смог бы опереться. И вскоре увидала ровно такую, как было нужно: подходящую Твердяте по росту, достаточно толстую и устойчивую.
— Пойдем потихоньку вдоль берега, — сказала она, вручив ему свою находку. — Торопиться не будем. Рано или поздно, встретим кого-нибудь. Они должны искать тебя у реки.
Твердята попрыгал на месте, примиряясь. Боль была почти терпимой. Уж всяко не сильнее, чем на темечке, или в самом начале, когда он токмо очнулся на берегу... Да он бы и не стал жалиться! Меньше всего хотел быть Отраде обузой! Она ведь его не бросила, не оставила вновь одного, чего Твердята до жути боялся. Сам-то он ей предложил уйти, как не предложить, но был плакать готов при мысли, что она так поступит.
— Ну? — Отрада улыбнулась ему, отряхнув руки от налипшей пыли. — Годится?
— Годится, — по губам мальчишки скользнула первая за все время улыбка.
Схватившись за палку двумя руками, он упер ее в землю, навалился всем телом и сделал небольшой шаг вперед левой ногой.
— Вот так, молодец! — Отрада всячески старалась подбодрить испуганного, взъерошенного мальчишку. Тот обливался потом, пыхтел, но продолжал раз за разом делать небольшие шаги вперед.
Да. Упрямства ему не
