Отрада - Виктория Богачева

Да что с ней?.. Не кричала да не плакала, даже когда подумала, что он пришел от слова своего, от сватовства отказываться. А нынче...

Но думалось Храбру плохо. Как тут здраво мыслить, когда холодные пальцы Отрады жгли его кожу сильнее священного Сварожьего огня в кузне? И сама она так близко к нему подалась, что видел он и россыпь веснушек на бледных щеках, и длинные, трепещущие ресницы, и нежные губы, чуть приоткрытые в мольбе?..

Захотелось ему вскочить и окатить себя самого ледяной водой из ушата.

— Он не отдаст тебя, — кое-как, неверным языком выдавил из себя Храбр. — Я ведаю.

Взгляд Отрады прояснился, и она быстро-быстро кивнула. Опомнившись, отскочила от него прочь, на другой конец бревна и руки для надежности спрятала под подол поневы, усевшись на них сверху. Даже бледный румянец вернулся на щеки.

Невольно улыбнувшись, Храбр чуть подвинулся к ней и раскрыл широкую, мозолистую ладонь, огрубевшую от работы. Помедлив, Отрада глянула на него из-под пушистых ресниц и все же вложила в нее руку – совсем маленькую, вполовину меньше, чем его.

Оба вздрогнули, когда коснулись друг друга, но Храбр не позволил ей отодвинуться во второй раз. Сжал ладонь, и кулачок Отрады полностью в ней спрятался. И было так уютно, и так правильно. Он – большой и сильный, она – маленькая и по-своему сильная перед другими, но не рядом с ним. Рядом с ним не нужно быть сильной, можно позволить себе слабость, можно укрыться за надежной спиной, спрятаться.

Совсем как ее ладонь спряталась в его руке.

— Без их согласия уводить тебя не хочу. Нечестно это.

Он почувствовал, как она дернулась, увидел, как закусила губу и отвернула в сторону лицо.

— Радушка, — позвал он, собравшись с силами.

Видят светлые Боги, не был он награжден даром складно да лепо говорить! Все жилы вытянула из него недолгая беседа промеж ними.

— Радушка, по осени обещался воевода приехать – к нему пойду. Коли ты согласна...

Пока она молчала, Храбр порылся за пазухой и вытащил тот самый сверток с усерязями.

— Возьмешь их нынче... милая?

36

На третью седмицу Липня* началась жатва, и в общине воцарилась такая тишина, какой не бывало даже зимой. Все, кроме немощных стариков и малых детей, ушли на работу в поле, и в избах почти не осталось людей. Тяжкий труд не щадил никого, ни девок, ни детей; они работали, не покладая рук. Горячая пора страды отнимала все силы, но каждый ведал, что община станет есть собранный ныне хлеб аж до исхода грядущей весны, и потому никто не жалился.

Зажинщицей, которая срезала первые колосья, избрали, вестимо, Русану, невестку старосты, и это вызвало недобрые шепотки. Должна зажинщица быть доброй, нравом веселой и на руку легкой, и зла на сердце никакого у себя не держать, иначе жатва будет тяжелой. И немногие бы описали Русану такими словами. Но со старостой не спорят, и потому в первый день страды женщина в чистой, беленой рубахе вышла на поле и срезала первые колосья, растерла горсть зерна нового урожая и пустила по ветру.

Отрада жала вместе с семьей Стояны. Все же Верея, как знахарка, на поле вместе со всеми не выходила, для нее работа иная находилась, потому она и примкнула к подружке.

Свой самый первый, зажинный сноп* из семи колосьев она перевязала самой красивой лентой, отнесла вечером в избу и поставила в бабьем углу – куту. Если будет на то воля Богов, она смелет зерна перед свадьбой и испечет из той муки свадебный каравай.

Храбр, оставив кузню, также работал в поле вместе с Белояром и Усладой. Подаренные им усерязи Отрада спрятала на дне сундука с приданым. Куда ей их надевать... Да и сватовства пока не было, вторую ленту в косу она не вплела...

О разговоре с Храбром она не рассказали никому. Впервые утаила что-то от Стояны, ближайшей своей подруги. И промолчала в ответ на расспросы Вереи, и старательно не замечала внимательные взгляды знахарки, которые та бросала на нее, привычно щуря смеющиеся глаза с лучиками морщин в самых уголках.

Но от Стояны было трудно что-либо утаить.

— А чего это кузнец на тебя глядит, шею сворачивает? — спросила она на второй же день жатвы, когда в полдень, в самое жаркое солнце, уселись они трапезничать.

Отрада понадеялась, что вспыхнувший на щеках румянец останется незамеченным под жаркими, солнечными лучами. Она пожала плечами, но не сдержалась и быстро повернулась в сторону, где видела Храбра. Тот и правда на нее глядел, пока пил из кувшина прохладный, хлебный квас.

— А ты чего зарумянилась-то, словно горшок в печи? — с хитрющей улыбкой подбоченилась Стояна.

— На солнце притомилась, — отмахнулась от нее Отрада и поскорее потянулась за куском каравая, чтобы прекратить расспросы.

Но куда там.

— А ну сказывай давай! — решительно велела Стиша. — Что промеж вами было?

— Да отстань ты от девки, надоеда! — Отраду спасла мать Стояны, уставшая от любопытства дочери. — Все тебе надобно знать!

Та надулась, выпятила нижнюю губу, но спорить с родительницей не посмела. Но и от своего отступать не собиралась, порешив, что непременно все у подруги выпытает. Не сегодня, так завтра, страда – пора долгая, немало деньков на поле проведут. А потом лен рвать будут, молоть; до конца лета забот хватит.

Вечером, когда длинной вереницей люди потянулись с поля к избам, Отрада замешкалась, потеряв рушник, в который заворачивала принесенный с собой горшочек с тюрей — кушаньем из хлеба и зелени, покрошенным в квас и сдобренным маслом. А когда торопливо добежала до протоптанной, утопающей в мягкой пыли стезе, там ее поджидал Храбр. Вспыхнув румянцем, она торопливо отвела взгляд и мысленно выругала себя бесстыжей. Но губы так и норовили сами растянуться в улыбку, стоило ей поглядеть на кузнеца.

— Не ходи больше одна, — сказал ей мужчина и, ничего не прибавив, пошел рядом.

Обернувшись, Отрада увидала у себя за спиной Любима и Радко – своих двухродных братьев, сыновей вуя Избора. Дрожь прошла по телу, стоило ей представить, как бы оказалась она вместе с ними на дороге да в одиночестве.

В какой раз подумала, что нехорошо утаивать от Храбра правду. Особенно коли и впрямь посватается он к ней осенью. Да даже коли нет! Ведь замышляет что-то недоброе ее дядька Избор. Припомнилась