Отрада - Виктория Богачева
А назвался тот нежданный гость Бусом. Ему дозволили остаться в общине, потому как заступился за него отец Храбра Славута. Через несколько весен тот умыкнул себе невесту против воли ее родителей, и с тех пор иначе как самокруткой ее не величали. А еще спустя много-много весен родилась у них дочка, которую нарекли Отрадой.
А диковинные камушки, чей шепот заставлял леденеть кровь в жилах, Храбр больше никогда не видал.
* Липень - июль.
Время начала жатвы определялось, как правило, созреванием зерна, хотя позднее, с приходом на Русь христианства, его старались приурочить к определённому дню христианского календаря, который обычно выпадал на время этих работ. Так, у русских на юге она начиналась со Дня святого Прокопия [8(21) июля], он поэтому назывался Прокопий-жатвенник, а на севере – с Ильина дня [20 июля (2 августа)], что отразилось в пословице: «Илья лето кончает, жито зажинает».
* Особое значение в зажиночной обрядности придавалось первому снопу – «зажинному». Его украшали цветами и лентами, торжественно проносили по деревне и ставили в красный угол. Сноп этот назывался по-разному: Именинник, Зажинец, Пращур, Дед, Прадед и использовался в различных обрядах.
37
Положив ладонь на поясницу, Отрада с трудом разогнулась и тыльной стороной ладони смахнула со лба пот. Она оглядела проделанную работу: длинным рядком лежали ровно срезанные за долгий день снопы. Минуло полторы седмицы с начала страды, а золотистые поля с колосящимися стеблями все никак не заканчивались.
Она подняла с земли серп и развернулась уходить: долгий, жаркий день закончился, и заходящее солнце окрасило небо в цвет сочной, спелой малины. Но, откуда ни возмись, на нее со спины налетела Стояна, едва не сшибив с ног: от усталости Отрада пошатнулась.
— Радка! — шебутная подруга лишь заговорила, а она уже поняла, что Стиша замыслила какое-то озорство. — Радка, идем со мной к реке гадать!
И она оказалась права. Неугомонная Стояна, кругленькая и ладненькая, удумала такое, что удивила даже Отраду, видавшую всякие ее шалости. Девку, про которую говорили кровь с молоком, даже тяжелая страда не брала. И силы оставались, и желание озорничать.
— Какое гадание? На Русалий день мало было? — она оторопело похлопала ресницами.
— Да что там Русалий день, нынче новый месяц будет. Вернее ночи не сыскать!
— Нет, Стиша, не пойду я. Устала. Да и не нравится мне, что ты затеяла...
— Ну, Радушка... — Стояна прижалась к ней сбоку, пока медленно брели они по утоптанной стезе в сторону изб. — Добрушка у мамки еще снадобье обещалась взять особое; говорят, с ним непременно то, что суждено, углядишь!
— Да на что тебе глядеть? — Отрада подняла на нее зеленые глаза. — Ты ж просватана почти, я твоему жениху рубаху вышивала!
— Ой! — подруга махнула рукой и скривила курносый, чуть вздернутый нос. — Жених! А вдруг не он мой суженый, вдруг не с ним мне всю жизнь провести Богами определено!
— Стиша! Что говоришь ты! Ты же и миловалась с ним, и рубаху отдала, и отец твой согласие свое дал...
— Да вот, а теперь терзаюсь, — Стояна покаянно вздохнула и смахнула невидимую слезинку.
Уразумев, что просто так Отраду не проймешь, она принялась давить на жалость. Тоскливо шмыгнула носом и поглядела на подругу из-под опущенных ресниц.
— Ну, Радушка, ну что тебе стоит... Сходи со мной, а то вдвоем с Добрушей страшно! А ты и посмотришь, чтобы нас никто не приметил из общины! Знахарки твоя еще с утра ушла в дальнюю общину, я слыхала, как бабы на поле болтали. Никто тебя не хватится!
И правда. Храбра староста вновь нагрузил работой в кузне, и тот уже несколько дней пропадал там от зари до зари. Они и не виделись толком. Взял лишь с Отрады обещание, что не станет ходить с поля одна, и все.
Она и сама бы, без обещания, не стала бы. Крепко-накрепко впечатался в память липкий, холодный страх, когда обернулась и увидала позади себя Любима и Радко.
— Добро, — с тяжелым вздохом сдалась Отрада. — Я гадать с тобой не буду! Побуду немножко и уйду!
Стояна едва не повисла у нее от счастья на шее, да вовремя спохватилась, что каждая держит в руке по острому серпу.
— А и погадала бы вместе с нами, — когда утихла первая радость, Стиша завела свою лукавую песню. — Вдруг кузнеца своего углядишь!
— Надоеда, — Отрада со смехом покачала головой. — Не на кого мне гадать!
Когда спустя некоторое время она в темноте мчалась к берегу реки, то сильно пожалела, что позволила Стише себя уговорить. Нет бы нежиться в теплую, свежую ночь в клети, вдыхать запах свежескошенного сена, вслушиваться в стрекот букашек да думать о чем-нибудь своем.
А нынче у нее душа в пятки уходила, пока бежала через лес, лишь в тусклом свете звёзд. Благо, Стояна и Добруша уже ждали ее на берегу реки. Ох и попадет же им, если кто прознает!
Подруга кинулась к ней и крепко обняла, прижав к себе.
— Радушка! Пришла, — порадовалась она, но тут же скорчила недовольную гримасу. — А я насилу вырвалась. Мамка велела младших в люльке качать, а те, как назло, все ревели да ревели. Ух, надоеды! Уж думала кожухом накрыть да к вам рвануть. Но, вроде, засопели...
Махнув рукой, она опустила голову. У их с Добрушей ног лежали наскоро сплетенные венки из травы и цветов, встречавшихся уже гораздо реже, чем на Русалий день.
— Ой, все, все, будет тебе жалиться! Надо поспешать, пока не хватились нас! — Добруша, подмигнув Отраде, достала из-за пазухи небольшой горшочек, завернутый в рушник. — Вот, немного нам матушкиного снадобья взяла.
Им в носы ударил пряный, резкий запах хмельного меда. Так сильно не пахли даже чарки мужиков, когда вся община праздновала Зажинки.
— Ой-ой, — принюхавшись, Стояна тут же принялась махать перед лицом рукой. — Уж дюже крепкое!
— Самое оно, — Добруша довольно покивала и протянула ей горшочек. — Ты, главное, совсем маленький глоточек сделай! Не то худо будет.
«И так худо будет», — с обреченной тоской помыслила Отрада, наблюдая за подругой.
Ох, лучше бы осталась в избе...
— Радка, присмотри
