Брат моего парня (СИ) - Вашингтон Виктория Washincton

Он завёл двигатель. Мы выехали. Долго ехали молча. Город тянулся окнами, рекламы мигали, в голове гудело. На светофоре он сказал:

— Я поговорю с ним.

— Не надо.

— Я обязан.

— Он этого и ждёт, — прошептала. — Ему нужна твоя злость, чтобы списать всё на «ревность брата». Нет. Не дай ему этого.

Кай сжал руль до белых костяшек.

— Я не собираюсь смотреть, как у двух близких мне людей отношения ухудшаются с каждым днем.

— Тогда можешь дальше делать вид, что проблемы не существует. Ты ведь всегда думаешь, что я себе выдумала то, что твой брат меня на дух не переносит.

Он стиснул зубы, но промолчал.

Мы подъехали к моему дому. Кай заглушил мотор. Повернулся ко мне.

Мы задержались на секунду. Он наклонился, хотел коснуться лба — и остановился. Я тоже не приблизилась. Дистанция была правильной. На сегодня.

— Спокойной ночи, — сказал он.

— Ага, вряд ли, — усмехнулась я. — Спокойной.

Я вышла. Холод вдохнул в лёгкие ножами. Пока поднималась по лестнице, телефон в кармане завибрировал. Сообщение.

“Раз ты хочешь быть такой святошой, может расскажешь Каю, что произошло год назад?”

Я остановилась на пролёте, сердце оборвалось в груди. Это был Коул. И от его сообщения перед глазами будто наживо пронеслись воспоминания. Стало слишком сложно дышать. Набрала ответ.

“Уверен, что хочешь этого?”

Ответ не пришел. Ни через час, ни через три. Я и так знала ответ.

От автора: Мои прекрасные, наконец-то возвращаюсь к написанию текста, свято надеясь на то, что черные полосы в жизни действительно кончаются и моя тоже подошла к концу:) Спасибо тем, кто продолжает чтение. Я безмерно вас обожаю

10

Год назад

Я проснулась от того, что руки дрожали.

Комната была тёмная, узкая, пахла чистым бельём и чем-то дорогим — чужим. Гул в висках стоял тяжёлый, вязкий, как будто я всю ночь провела, пытаясь дышать сквозь мокрое стекло. Температура то отпускала, то накрывала заново, и я скручивалась под одеялом, не понимая, холод мне или жарко.

Сначала я думала, что жар делает всё хуже, чем есть.

Будто это он разрывает мне грудь, а не одиночество.

Будто это температура заставляет меня всхлипывать в подушку, а не то, что правда в очередной раз оказалась слишком холодной.

Родители выгнали меня из дома вечером. Без криков, без битья тарелок, без истерики — это было бы проще. Просто сухая претензия, что я слишком я, чем жутко их бешу.

Не первый раз. Но впервые — когда у меня дрожали колени от температуры, и пальцы не могли застегнуть куртку.

Кай забрал меня после того, как позвонил и понял, что я не дома. Он приехал и даже не спросил, что случилось — просто взял за руку и повёл к машине. Держал мою ладонь так крепко, будто мог одним этим давлением вытянуть из меня жар. Иногда он действительно верил, что может спасать простыми прикосновениями.

У его родителей он говорил тихо, слишком спокойно, почти устало. Я слышала обрывки из коридора: «Да, на одну ночь… Нет, она в порядке… Просто пусть поспит…»

Мне казалось, что каждый его аргумент звучал как оправдание за меня. Как будто я — мешок проблем, который он тащит на плечах, и надеется, что никто не увидит, насколько он тяжёлый.

Они согласились быстро. Слишком быстро. Вежливо, ровно, почти безэмоционально — и от этого было только хуже. Так улыбаются людям, которых не хотят обидеть, но и приютить надолго не намерены.

Кай уложил меня в гостевой комнате. Принёс воду. Поставил таблетки на тумбочку. Поправил плед так мягко, будто боялся, что моё тело лопнет от любого лишнего движения.

Потом наклонился, поцеловал в лоб — коротко, почти невесомо.

— Спи, хорошо? Я рядом. — сказал он.

И ушёл в свою комнату.

Наверняка он был вымотан. Наверняка ему пришлось объяснять родителям, почему он приводит в дом «девочку, у которой снова проблемы». И я уверена — это произвело на них сильнее впечатление, чем любой мой успех, любая оценка, любое достижение.

Они ведь никогда не выгоняли собственного ребёнка ночью на улицу. А мои меня — выгоняли. И это отличало нас намного больше, чем платёжки, статусы и машины.

От этих мыслей мне становилось тошно.

Я лежала в их идеальной гостевой, где ни одной пылинки, и думала, как завтра смотреть им в глаза. Нет… не смотреть. Лучше исчезнуть.

Температура либо спадёт к утру, либо нет — но я уйду всё равно. Выскользну тихо, пока в доме ещё темно и все спят. Сбегу, пока никто не увидел меня в том состоянии, в котором даже тень от меня кажется жалкой.

Возможно, это некрасиво. Но я не знаю, как иначе.

Я не знаю, как должна вести себя человек, которому дали крышу на ночь из жалости.

И главное — я была тут одна. Выброшенная. Прибрана «как гостья», но всё равно ненужная.

Я не хотела плакать, но глаза саднило так сильно, будто я смотрела в темноту слишком долго. Я прижала ладони к лицу, пытаясь заглушить всхлипы — хотя знала, что дом огромный, никто не услышит.

А потом услышали.

Шаги. Тихие. Слишком неровные для Кая, слишком уверенные для кого-то из прислуги.

Дверь приоткрылась. Я вздрогнула — не от страха, от узнавания. Звук был тихим, но знакомым так же, как собственное дыхание.

— Тебя слышно на другом конце коридора, — сказал он.

Не грубо. Но так, будто он не хотел этого слышать. Я знала, что Коул утрирует, потому что плакала я почти бесшумно, меня выдавали только редкие всхлипы.

— Уходи, — попросила я. Голос сорвался. — Пожалуйста.

Коул прикрыл дверь плечом. Оглядел комнату — меня, одеяло, стакан воды на тумбе — и будто что-то у него в лице незаметно дернулось.

— Ты красная, — произнёс он. — Вся.

Я спрятала лицо в подушку.

— Всё нормально.

Он усмехнулся — тихо, почти злым выдохом.

— Ага. Конечно. Ты же всегда «нормально». Хоть в огне стой, всё равно скажешь, что «ничего». Ты выглядишь так, будто тебя переехали и сдали обратно.

Я не ответила.

Он сделал несколько шагов. Слишком близко. Слишком тихо для человека, который обычно ходил как шторм.

— Родители выгнали тебя, да? — спросил он спокойно. — Кай ничего не сказал… но я видел, как ты вошла. Ты была белая как стена.

— У меня температура, — прошептала я.

— Это я вижу.

Тишина тяжелела.

— Почему ты плачешь?

Я сглотнула.

— Потому что… — голос сорвался. — Потому что я им не нужна. Никому не нужна.

Он выдохнул — коротко, резко, как будто что-то в этих словах ударило по нему.

— Не говори так, — его голос стал ниже. Грубее. — Ты не представляешь, как ошибаешься.

Я повернула голову. Встретила его взгляд. И поняла, что он ближе, чем я думала.

На секунду он будто замер.

Или это замерла я.

Он сел на край кровати. Не рядом — на расстоянии вытянутой руки. Но воздух между нами всё равно стал горячее.

— И Кай спит, да? — спросил он.

Я прикрыла глаза.

— Да.

Он чуть хмыкнул. Не злорадно — скорее… больно правильно.

— Конечно, — нахмурился. — Конечно, он спит.

Я резко повернулась к нему.

— Не смей.

— Что? — Коул поднял брови. — Я сказал что-то неправдивое?

— Кай помог мне, — выдохнула я.

— Ага. Привёл, положил, ушёл. Отличная забота.

— Он делает что может!

— Он делает что удобно, — сказал Коул так спокойно, что мне захотелось швырнуть в него подушку. — Ты же знаешь.

Я сжала пальцы в одеяле.

— Ты пришёл просто… чтобы сказать гадость?

— Нет, — он посмотрел на меня так, будто я уже знала ответ. — Я пришёл, потому что ты ревёшь так, будто тебя бросили посреди трассы.

— И что? — шёпотом спросила я. — Тебе жалко меня?

Он дернулся. Не всем телом — глазами. Тёмными, резкими, будто я ударила.

— Нет, — произнёс он тихо. — Жаль — не то слово.

Он провёл ладонью по волосам — так, будто ему было слишком тесно в собственной коже. И посмотрел.