Послушный до дрожи - Анна Кота

Эл уже ничего не ждал, кроме двери. Белой двери, за которой не останется никого.

Он сидел на низкой койке. Курс коррекции сделал своё дело: слова потеряли вкус, воспоминания — чёткость. Остались только размытые образы, как туман над водой.

Дверь открылась.

Вошла женщина в тёмном плаще. Глаза — фиолетовые, глубокие. Эл не поднял голову сразу, но почувствовал — на него смотрят иначе.

— Ты понимаешь, что тебя сотрут?

Он кивнул.

— Готов?

— Нет. — Он покачал головой.

Она посмотрела так, будто это «нет» было именно тем, что она хотела услышать.

— Значит, ещё есть кого спасать, — сказала женщина спокойно.

— Ты всё ещё держишься, — сказала она. — По всем записям должен был рухнуть неделю назад.

— Я уже рухнул, — его голос сорвался хрипло. — Тут пусто.

— Пусто? — женщина подошла ближе, остановилась напротив. — Нет. Я вижу. Ты слишком аккуратно прячешься.

Она наклонилась, и её голос стал мягче:

— Кураторы считают тебя браком. Но я знаю: это не брак. Это форма. Машина коррекции не сумела добраться до ядра.

— Таких мало. Такие мне нужны.

Эл впервые посмотрел прямо.

— Зачем? — выдохнул он.

Её глаза оставались спокойными, почти равнодушными, но в этой твёрдости было узнавание.

Она выпрямилась, стала собранной, строгой.

— Потому что такие, как ты, редкость. Ты гнёшься, но не ломаешься.

Это прозвучало сухо. Эл не поверил сразу. Он слишком долго ждал конца, чтобы воспринять это как реальность.

— Кто вы?.. — спросил он.

— Индикатор, — ответила она просто. — Я решаю, кого форматировать, а кого оставить. И тебя я забираю.

Эл почувствовал, как в груди что-то дрогнуло. Словно зеркало, погружённое в воду, поймало свет.

Посетительницей была Элира Морвен. Через её руки он попал к Айвене. В новом доме ему дали комнату, картины и книги. Роскошь после ламп. Но главным было — исчезновение света, который не давал тени.

Эл научился жить тихо. Держать форму.

С тех пор прошло десять лет.

***

Эл моргнул — как будто вытаскивая себя из белого света обратно. Комната вернулась постепенно.

Тень от плеча Нейта была слишком тёплой, чтобы принадлежать тем лампам.

Нейт слушал по-настоящему. Не из жалости — из честной попытки вместить услышанное.

Эл уважал такое.

— Ты выдержал там, где другие исчезают. Ты же не слабый… — начал Нейт и осёкся. — Почему тогда ты терпишь Марлена?

— Я уступаю, — мягко подсказал Эл. — Это разные глаголы.

Он продолжил:

— Иногда уступки обходятся дешевле. Особенно для тех, кто уже знает цену.

Эл взглянул прямо — ровно, честно.

— Марлен игрок.

Нейт опустил глаза. Линия у него снова дрогнула — и выровнялась. Эл отметил это.

— Ты очень видимый, Нейт, — сказал Эл мягко. Не укор. Предупреждение. — Тобой легко играть.

— Помнишь, мы говорили о кружке? Измени перспективу. С круга на линию.

— Я не умею, — признался Нейт.

— Научишься, — сказал Эл. — Форму придумали не для того, чтобы в ней умирать. А чтобы дожить до вечера.

Темнота за стеклом густела. Комната в отражении становилась глубже.

Нейт положил карандаш. Его кружка всё ещё была неровной — но в ней появилось намерение.

Эл собрал листы в аккуратную стопку. Один — с удачной тенью ключицы — оставил сверху.

— Возьми, — сказал он. — Чтобы помнить, как тень держит свет.

Нейт взял осторожно, будто боялся смять.

Эл проводил его взглядом.

Когда дверь закрылась, он взял карандаш и быстро набросал — наклон плеча в тот самый момент, когда мальчик понял: линия идёт сама, если отпустить.

Дом жил ночной механикой. Эл выдохнул ровно. Он умел держать форму.

И всё чаще ловил себя на мысли, что делает это не ради выживания — а ради тех редких мгновений, когда рядом кто-то учится дышать.

Глава 20. Плата дыханием

Эл стоял на коленях на ковре возле кресла.

Поза — идеальная: спина ровная, руки сцеплены за спиной, колени широко расставлены. Но в том, как он держал плечи, уже угадывалось напряжение — будто знал, что будет дальше.

Марлен сидел, чуть откинувшись, и лениво крутил в пальцах бокал. Взгляд скользнул по Элу — не как по игрушке, оставленной у ног, а как по тому, кто позволил себе больше, чем следовало.

— Смотри вверх, — велел Марлен.

Эл поднял глаза. Послушно. В зрачках мелькнула тень тревоги.

Марлен усмехнулся, поставил бокал на стол и потянулся вперёд.

Пальцы легли на шею Эла. Сначала мягко — будто просто фиксируя.

Эл даже не дернулся, только вдох стал чуть глубже. Но в следующий момент хватка усилилась.

Воздух перекрыло.

Эл рванул плечами, дыхание оборвалось сиплым всхлипом. Рефлекс заставил его вскинуть руки, но он тут же опустил их обратно за спину. Колени дрогнули, но поза осталась ровной.

— Хорошо. Держишься, — Марлен чуть прищурился, будто смаковал именно этот миг. — Но это только начало.

Он медленно усилил хватку. Большой палец упёрся в подбородок, заставляя лицо подняться выше, оголить горло. Эл захрипел, грудь рванулась вверх, хватая воздух, которого не было. Шея выгнулась дугой, мышцы напряглись, вены проступили. Слёзы выступили на глазах от нехватки кислорода.

Марлен наклонился ближе. Его дыхание коснулось уха Эла.

— Ты ведь понимаешь, — прошептал он, — что воздух — мой. А лишние слова могут стоить дыхания.

Эл дёрнулся. Горло под пальцами напряглось, дрожь прошла по плечам. Он задыхался, но не срывался.

Оставался на коленях. Не пытался отдернуться.

Марлен чуть разжал пальцы. Эл вдохнул резко, шумно, будто лёгкие горели изнутри. Плечи содрогнулись, грудь высоко поднялась. Он качнулся вперёд, но выпрямился, заставив себя поправить колени.

Марлен улыбнулся краем губ.

— Старательный, как всегда. Но этого мало.

Взгляд Эла на секунду дрогнул — не от страха, а от привычки ждать разрешения дышать.

Пальцы Марлена сомкнулись вновь — сразу, резко, сильнее. Эл извивался в пределах позы, но руки не сорвались из замка за спиной. Рот раскрылся, из горла вырвался сиплый звук.

— Тише, — прошептал Марлен. — Я не просил говорить.

Он не спешил. Сжал ровно настолько, чтобы дыхание оборвалось, и задержал — словно смаковал каждую лишнюю секунду.

Смотрел, как ресницы дрожат. Как на губах выступила слюна, скатилась по подбородку. Плечи Эла бились мелкой дрожью,