Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

Я глажу бусины, удивлённая, что Лиам сказал что-то такое светлое.

— Понимаю. Спасибо. Оно и правда красивое.

Хайдес слушает внимательно. Подался вперёд, сцепил пальцы. Смотрит на ожерелье у меня на шее, но глаза скользят всё ниже.

— У радуги есть особый смысл? Здоровье? Надежда?

Лиам пожимает плечами:

— Откуда мне знать. Просто понравилось. Этого мало?

Молчание. Тиканье настенных часов перекликается с писком аппаратов, к которым подключена жизнь Ньюта. Я ловлю взглядом стрелки. Полвосьмого. Сегодня дата особенная.

— Тридцать первое декабря, — бормочет Лиам, будто читает мои мысли.

— Спасибо, у нас тоже есть календарь, — огрызается Хайдес.

Тот не реагирует. Сосредотачивается на мне, кладёт ладонь на мою, сжимающую руку Ньюта.

— Я не про это. Я о том, что тебе стоит отвлечься. Я понимаю: праздновать Новый год — последнее, чего ты хочешь. Праздновать вообще. И я не это предлагаю. Но тебе нужно… — он запинается. — Нужно хоть как-то развеяться. Ты пять дней сидишь тут без движения, изводишь себя. Ньют не проснётся только потому, что ты рядом. Ты ведь знаешь?

Впервые после выхода Ньюта из лабиринта я решаюсь озвучить то, что думаю. Опускаю голову, гляжу на наши сцепленные руки.

— Если я перестану думать о нём хотя бы на секунду, это будет предательством. Будто я худшая сестра на свете. Мне кажется… — Я задыхаюсь. Слова давят изнутри. — Мне кажется, они усыновили не ту девочку.

Я чувствую на себе два взгляда. Знаю: глаза Хайдеса — полные злости и недоверия.

— Хейвен, — окликает он.

— Мне кажется, я не заслужила, чтобы меня усыновили. Если я не провожу с ним каждую минуту и не думаю о нём постоянно… — голос дрожит. — Может, в приюте были дети получше. Которые справились бы лучше.

— Ты и есть та сестра, которая ему нужна, — с нажимом говорит Лиам, но этого мало, чтобы я подняла голову. — Хейвен, ты отличная сестра.

Я криво усмехаюсь, качая головой.

— Я всегда мучила Ньюта, — шепчу, стыдясь самой себя. — Была хаотичной, неуправляемой, вечно лезла в авантюры. Ему приходилось быть мне и братом, и родителем. Он предупреждал держаться подальше от Лайвли, а я не послушала. И втянула его. — Губы дрожат, глаза горят. — Это моя вина, что он в коме.

Тишина. Только машины и часы. Время идёт, безжалостное, и каждая секунда режет сильнее предыдущей. Я не знаю, сколько ещё выдержу.

— Если он не справится, — выдыхаю, — я себе этого никогда не прощу. Даже думать об этом не могу. Не могу…

Хайдес уже поднимается, чтобы подойти, но Лиам его опережает, наклоняясь ко мне:

— Хейвен, смотри на меня, — приказывает.

И я подчиняюсь — только потому, что никогда не слышала у Лиама такого твёрдого, безапелляционного тона.

А лицо у него мягкое, доброе.

— Я знаю Ньюта давно…

— Вы же познакомились только на первом курсе Йеля? — вклинивается Хайдес.

— Именно.

— А сейчас второй.

— Верно.

— Значит, год с хвостиком.

— Хайдес, заткнись, пожалуйста. И знай, мне чертовски трудно говорить это именно так, потому что ты всё ещё меня пугаешь, — выпаливает Лиам.

Хайдес усмехается и откидывается на спинку стула, больше ничего не добавляя.

Лиам глубоко вдыхает, будто собирая мысли в кучу.

— Утром, в твой первый день в Йеле, в сентябре, Ньют ворвался к нам в кафетерий — запыхавшийся, взволнованный. Даже не поздоровался. Сразу выпалил: «Сейчас придёт моя сестра. Она первокурсница на юрфаке». — Лиам улыбается при воспоминании. — Тогда я понял, что это была не тревога, а возбуждение. Чистая эмоция. Он буквально не находил себе места в ожидании. — Он нахмуривается. — Я правильно употребил слово «трепетное ожидание»?

Я давлю смешок:

— Да, Лиам, всё в порядке.

Наши взгляды с Хайдесом пересекаются, и в его глазах мелькает тень улыбки.

— А знаешь, что он ещё о тебе сказал, когда мы спросили, какая ты? — продолжает Лиам. Я качаю головой. — Цитирую дословно: «Хейвен — моя младшая сестрёнка. Она доставляет столько хлопот. Но делает мою жизнь интереснее. Без неё всё было бы чёрно-белым».

Я не удерживаюсь — срывается всхлип. Свободной рукой закрываю рот, а слёзы текут, как у глупой. Но впервые за неделю это слёзы не горя, а радости. Я знаю, что Ньют любит меня, и всё равно всегда жила с убеждением, что я — обуза.

Лиам треплет меня по волосам и встаёт. Замирает у кровати, глядя на друга, с видом человека, который не уверен — сделал ли он достаточно, стоит ли остаться или лучше уйти.

Я уже собираюсь его отпустить, сказать, чтобы шёл отмечать Новый год с Гермесом и Посейдоном, когда Ньют произносит. Не что-то новое — всё по-старому. Его состояние стабильно. Он бормочет бессвязно, отдельные слова, из которых не складываются осмысленные фразы. Поэтому мы всё записываем. Может, в его голове они идут в порядке, но вслух вылетают спутанно, помимо воли.

— …цветы.

Хайдес уже с телефоном наготове, обходит кровать и записывает.

— «Цветы»? — уточняет он.

— Да, цветы. — Бессмыслица. Как всегда.

— Три, — шепчет Ньют. Лицо неподвижное, ни малейшей мимики.

Хайдес фиксирует и «три». Мы ждём продолжения, но, похоже, на сегодня всё. Слишком загадочно. Слишком издевательски. Даже его бредовые обрывки похожи на часть игры. Тут всё игра. Только вот на кону — настоящая жизнь. А мы пешки Кроноса. Он тасует нас, как ему вздумается, гоняя по своей доске.

— Какие слова у нас уже есть? — уточняет Лиам у двери, готовый уйти.

Хайдес вздыхает. Свет экрана ложится на его лицо. И только теперь я замечаю, какой он измотанный: круги под глазами — пусть не такие глубокие, как у Ареса, но глаза потухшие. Костяшки пальцев снова в ранах. Он снова боксирует без перчаток. И, думаю, делает это ночами, крадя у сна часы.

— «Цветы», «три», «Минотавр», «один», «дорога», «люди», «предательство», — перечисляет он по памяти. Читать даже не нужно: я и сама их знаю. Повторяю, как заклинание, пока не затошнит, каждый вечер перед сном.

— Странно, — хмыкает Лиам. Чешет затылок, натянуто улыбается. — Ладно, увидимся. Может, даже сегодня… — он снова цепляется за прежний разговор. — В полночь. Чтобы встретить Новый год вместе.

Хайдес издаёт звук, больше похожий на издёвку.

Лиам закатывает глаза, я машу ему рукой. Дверь хлопает, и снова остаёмся только мы трое: я, Хайдес и неподвижное тело моего брата.

До восьми осталось чуть-чуть. Я поднимусь наверх, и у двери своей комнаты найду ужин. Съем молча за столиком, который кто-то поставил для меня, потом — душ, постель. Или нет: ворочания, пустые мысли, желание, чтобы Хайдес был рядом. И повторение слов, которые Ньют бормочет каждый день. А к трём ночи сон всё-таки одолеет, и веки сомкнутся от усталости.

Где-то вдалеке рвётся фейерверк, раздаётся шумная возня, я отворачиваюсь к окну. Хайдес же смотрит на меня.

— Сегодня ночью спать будет труднее, — говорит он. — В канун Нового года залы игр полны народу. Вся островная толпа там. Прости.

После рождественских каникул Олимп снова открылся для клиентов. Вечный поток людей, всех возрастов и видов. Мужчины говорят по-русски, по-китайски, по-итальянски, по-гречески и на языках, которых я даже не узнаю.

— Есть какое-то особое мероприятие в новогоднюю ночь? — спрашиваю наконец.

Хайдес явно удивлён, что я сама к нему обратилась и не отвела взгляд. Он сразу пользуется моментом, хоть и держится настороже.

— Да. Все выигрыши в играх удвоены. Можно сорвать кучу денег — и проиграть не меньше.

— Поняла.

Мой короткий ответ словно обрушивает его настроение. Наверное, он надеялся, что мы поговорим по-настоящему, что начнём сближаться. Я бы хотела. Правда хотела бы. Но неподвижное тело брата перед глазами держит меня на месте.

Стрелки показывают восемь. По привычке я целую Ньюта в лоб и шепчу:

— До завтра.

Заставляю себя отойти и иду к Хайдесу, ждущему у двери.

Мы выходим молча. В коридоре сталкиваемся с доктором Куспиэлем. Он кивает мне — вежливо, но торопливо, лишь бы я снова не задала один и тот же вопрос: «Есть улучшения? Каковы шансы, что он проснётся?» Думаю, он меня ненавидит. Наверное, я самый надоедливый родственник пациента, что ему попадался.