Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

Я никогда не видела Джек в таком состоянии. Никогда. И теперь жалею все те разы, когда хотела, чтобы она хоть раз открыто показала свои чувства.

Я снова тону в чувстве вины. Оно выталкивает наружу самые худшие воспоминания о Ньюте, заслоняя нейтральные, которые я пыталась удержать. Я снова в том коридоре, бегу от зала, где Кронос играл на скрипке, к лабиринту. Ноги подкашиваются, горло горит, дыхание рвётся, голос исчезает. Я снова вижу брата — того, с кем выросла, — ускользающего в лабиринт. Вижу, как он выходит оттуда и падает. И слышу вокруг голоса: «Хорошо, что это была не ты». И улыбку Кроноса. Хищную, садистскую. Всё в бесконечном повторе.

— Джек…

Она поднимает руку. Лицо, обычно безупречно спокойное, искажено слезами.

— Может, и к лучшему, что Перси… то есть Арес вмешался. Я не хочу жить с тобой в одной комнате. Не хочу делить с тобой ничего, Хейвен. Даже воздух.

Я пытаюсь шагнуть к ней, глаза горят, глупо надеюсь взять её за руку и ещё раз попросить прощения. Но она резко отшатывается, хватает свои вещи и убегает. Гермес и Аполлон поспешно отходят в стороны, освобождая ей путь — и, наверное, опасаясь, что она сорвётся на них.

Лиам единственный окликает её, размахивая своим проклятым пакетом с подарками:

— Джек, подожди! Я привёз тебе сувенир с Санторини!

Хайдес раздражённо рычит.

Я выпускаю его руку и начинаю двигаться сама. Стены комнаты будто сжимаются. Не от клаустрофобии — от воспоминаний. Месяцы, проведённые с Джек, подглядывая, как она готовится к встрече с Ньютом. И теперь — месяцы рядом с Аресом. А Джек больше не моя подруга. Ещё один человек, который считает меня виновной в коме брата.

Боже, я бы отдала свою жизнь за его. Правда бы отдала. Но никто этого не понимает.

— Хейвен?

Не слушая, кто зовёт, я запираюсь в ванной. Подбегаю к раковине, включаю ледяную воду, набираю её в ладони и плескаю на лицо. Этого мало. Сердце всё ещё бешено колотится, грудь тяжёлая.

— Хейвен, — снова зовёт Хайдес за дверью. — Можно?

Я не могу говорить. Если бы могла, сказала бы «нет».

— Хейвен? Пожалуйста. Если тебе плохо, ты не должна оставаться одна, — продолжает он, всё более настойчиво. Стучит в стену ладонью. — Не заставляй меня волноваться.

Собрав остаток сил, я хриплю:

— Я сейчас… выйду.

Мне и не нужно звучать убедительно. Даже для собственных ушей — не звучит. Хайдес ещё что-то говорит, но я уже не различаю слова. Звук идёт глухо, и тошнота накрывает с головой, так что я бросаюсь в одну из кабинок и запираюсь. Опускаюсь на колени перед унитазом, поднимаю крышку. Жду, когда первый спазм дойдёт до конца.

В этот момент слышу, как открывается дверь. Краем глаза, оглянувшись через плечо, вижу ботинки Хайдеса: он останавливается у дверцы моей кабинки.

По линии роста волос на лбу выступают бисеринки пота. В животе — пусто, почти ничего. Если продержусь, может, и не вывернет. Ненавижу блевать.

Хайдес опускается на пол с той стороны. В щель под дверью видны его ладонь на холодной плитке и подошвы.

— Что ты делаешь? Тебе нельзя в женский туалет.

— Тебе плохо. Отсюда меня можешь выгнать только ты, — произносит уверенно. — Остальные пускай только попробуют.

С губ срывается слабая улыбка. Хайдес подкатывает ко мне бутылочку воды. Я останавливаю её ладонью и лишь теперь понимаю, как пересохло горло. Делаю крошечный глоток — боюсь спровоцировать новый приступ.

Когда понимаю, что накатывает уже не так сильно, оседаю на пол, рядом с Хайдесом — всё ещё разделённые дверцей кабинки.

Его рука тянется ко мне. Лежит ладонью вверх.

— Когда захочешь — она здесь, — шепчет. — И когда будешь готова выйти — я буду здесь.

Откидываю голову назад, ударяюсь затылком о перегородку. Закрываю глаза, стараюсь дышать глубже. С каждой секундой больнее — и всё же спокойствие понемногу возвращается.

— Джек — просто человек, которому больно, — говорит спустя паузу тихо, будто боится меня раздражить. — И когда людям больно, они говорят вещи, которых не думают. Фильтров уже нет.

— Джек именно это и думает.

— Не верю, Хейвен, — отвечает он. Пальцы его руки едва шевелятся, нащупывая мои. — А если и так — тогда она правда дура.

У меня вырывается печальный смешок. Снова стучу затылком.

— И перестань биться головой о стенку, — одёргивает.

В ответ стукаю ещё раз. Хайдес вздыхает.

— Это человеческая природа, Хейвен, — бормочет. — Мы не умеем рационально проживать некоторые вещи. Нужно время, чтобы их понять. Увидишь — поймёт.

Медленно подвигаю к его ладони свою. Касаюсь кончиком указательного, обводя линии на его коже.

— Я её понимаю, — говорю наконец. — Понимаю, почему она свалила вину на меня и почему сорвалась.

— А однажды она поймёт тебя. А пока будь чуть эгоистичнее и подумай о себе — как ты сама себя чувствуешь, — он делает паузу. — Можешь сделать это ради меня, Хейвен? Позаботиться о себе? Я стараюсь, правда, но лучше нас самих о нас никто не позаботится.

Глотаю с трудом. Потом киваю — и только спустя миг вспоминаю, что он не видит.

— Да, — добавляю вслух.

— Отлично, — откликается. — Теперь сможешь выйти ко мне, Persefóni mou? Я хочу тебя поцеловать.

Улыбка сама расправляет мне губы. Я выпускаю его руку, но едва успеваю подняться, как дверь туалета распахивается, и раздаётся топот.

— Прибыло подкрепление группа поддержки Хейвен! — радостно объявляет Гермес. Поразительно: как бы ни было дерьмово вокруг, у него всегда солнечный настрой. Ну да, не у него брат в коме.

— Я тоже здесь, — доносится голос Лиама. — Как ты, Хейвен?

Хайдес уже на ногах.

— Вы что творите? Вам сюда нельзя.

— Тебе тоже, если на то пошло, — напоминает Гермес. В щели видны носки его ботинок. — И какая у тебя отмазка?

— Я её парень.

Тишина. Не потому, что это весомая причина, а потому что он никогда ещё так прямо этого не говорил — вслух, перед всеми. Да он и мне этого не говорил. Мы об этом не договаривались. Хоть ведём себя как пара. Я прикусываю губу — и меня накрывает давняя, почти забытая волна: счастье.

— Ну, — отзывается Герм наконец, — а я её лучший друг. Значит, я могу.

— В общем… — Лиам не выглядит обиженным. После всех отказов Афины у него иммунитет. — Можно мы уже уйдём? Мне не по себе в женском. У меня травма, связанная с дамскими туалетами.

— Ладно, — уступает Хайдес, возможно, просто чтобы тот заткнулся.

— Раз уж настаиваете — расскажу, — продолжает Лиам.

— Никто не наста… — пытается Хайдес, но поздно.

— Два года назад я по ошибке зашёл в женский туалет в McDonald’s рядом с домом. Там оказалась русская тётка размером с шкаф и с ледяными глазами. Она начала лупить меня сумкой и орать, что я извращенец и маньяк. Потом выволокла меня оттуда, как мешок мусора, — печально всхлипывает он.

Долгая пауза.

Её снова прерывает Лиам:

— Теперь хожу в Burger King.

Никто не издаёт ни звука. И нечего сказать. С Лиамом так всегда: он превосходит ожидания и оставляет тебя в ступоре. Я срываюсь на смех — впервые за долгое время. Гермес тут же подхватывает. Кажется, даже Аполлон тихо усмехается — по-своему, сдержанно. Про Хайдеса не уверена: вероятно, он еле заметно улыбается, сохраняя вид брюзги.

Кто-то стучит в дверь:

— Маленький рай, выходи.

Щёлкаю замком и, с бутылкой в руке, оказываюсь перед легендарной группой поддержки Хейвен. Я ещё не успеваю ничего сказать, как оказываюсь в объятиях Гермеса. Он смешно прижимает меня к себе — то ли чтобы меня рассмешить снова, то ли просто потому, что он такой. Хайдес за его спиной закатывает глаза, но предательская тень улыбки его выдаёт.

— Значит, я тоже теперь в команде? — надеется Лиам.

Аполлон хлопает его по плечу, повеселев. Его зелёные глаза встречаются с моими на пару секунд; я изо всех сил стараюсь выглядеть спокойнее. Я его не простила, но у нас такая реальность: либо научиться жить с этим и параллельно искать выход, либо дать этому сожрать меня и лишить здравого смысла.