Коллектор - Ульяна Соболева

— Да ты что, — саркастично хмыкаю.

Он продолжает, игнорируя мой тон:

— Дело получило огласку в прессе. Ненашев оказался не просто алкашом, а "жертвой трагических обстоятельств".

Я сжимаю кулаки.

— И что это значит?

— Его жена умерла от рака год назад. Он запил. Но раньше, до этого, он был, — адвокат делает паузу, скривив губы, — "уважаемым человеком, честным рабочим, добрым соседом".

Я в ярости выдыхаю через нос, скользя взглядом по стенам.

— Теперь тебя рисуют в соцсетях, как монстра, избившего и убившего "несчастного вдовца".

— Ебаный цирк, — цежу сквозь зубы.

— Национальность тоже не помогает, — продолжает он, и теперь в его голосе появляется жесткость. — Грачев наверняка подсуетился, и теперь это не просто "дело о самообороне". Теперь это "этническая преступность", "криминальный выходец из Чечни, устроивший самосуд".

Я молчу. Просто дышу, пытаясь не разнести тут все нахер.

— Все это раздуто, но факт остается фактом, — адвокат кладет руки на стол. — Теперь не два года, не пять. Теперь речь может идти о восьми. Может, пятнадцати.

Я медленно моргаю, смотрю на него, пытаясь осознать.

Грачев, сука.

— Но мы будем стараться выбить пятерку, — адвокат пожимает плечами. — Это максимум, что я смогу сделать, но если ты не пойдешь на сделку со следствием….

— То есть, мне просто принять это? Принять его условия?

— Да, Аслан. Или рисковать, и тогда… хрен его знает.

Грачев победил.

Я вскипаю, резко встаю, стул падает назад с грохотом.

— Не будет он решать, сколько мне сидеть!

Адвокат устало смотрит на меня, поджимает губы.

— Тогда готовься к худшему. Мне нужно знать, были ли свидетели, Аслан.

Адвокат смотрит прямо, не мигая. Ему плевать, на что я соглашусь, плевать, сколько мне дадут. Но ему не плевать, если я начну юлить.

Я сижу молча, сцепив пальцы в замок, глядя на стол.

Свидетели?

Одна.

Только она. Только Вера.

Я вижу перед глазами ее лицо — белое, испуганное, с расширенными зрачками, когда я вырвал из ее пальцев нож. Вижу, как она отступала назад, дрожала, не дышала.

Вспоминаю ее руки — тонкие, слабые, по локоть в крови.

Она не выдержит. Не перенесет допросов, судов, камер в лицо, грязных вопросов.

Я не позволю ее туда втянуть.

— Не было никого, — говорю я твердо.

Адвокат выдыхает, закрывает глаза.

— Багратов…

— Не было.

Он стискивает зубы, бросает на меня тяжелый взгляд.

— Грачев разорвет тебя, как шавку. Единственный шанс смягчить приговор — показать, что ты спасал кого-то. Человека, женщину, ребенка — кого угодно.

Я улыбаюсь криво, медленно, наклоняясь вперед.

— Ну так спасал же. Себя.

Он долго молчит, потом встает и трет лицо ладонями.

— Ты, сука, настолько отбитый, что мне даже не хочется тебя жалеть.

— И не надо, — спокойно отвечаю.

Он смотрит на меня секунду, потом бросает коротко:

— Пять лет. Подписываем?

Я сжимаю кулаки. Грачев победил.

— Подписываем.

Я расписываюсь, и в этот момент понимаю: ее так и не было.

Вера не пришла.

Не спросила, не передала ничего.

Не сделала ни одного движения в мою сторону.

Я ей больше не нужен.

Глава 23

Квартира будто сжалась, потолок давит, стены придвигаются всё ближе, воздух застаивается, превращаясь в вязкую, удушающую массу. Тьма, которую я сама создала, выключив свет, не спасает — наоборот, делает меня ещё более уязвимой. Кажется, что он здесь.

Стоит в углу, молча, с холодным прищуром, следит, как я сгибаюсь в три погибели на полу, как вцепляюсь в телефон мёртвой хваткой. Но когда я резко поднимаю глаза — никого.

Он в тюрьме.

Эта мысль разбивает меня на тысячи осколков. Ему сломали жизнь. Из-за меня. И он сам позволил это сделать.

Я сжимаюсь, будто мне тоже впаяли срок, будто это не он там, в сером бетонном мешке, а я. Я должна что-то сделать. Я должна поехать туда, сказать что-то, объяснить.

Но что?

Что я скажу? Что у меня трясутся руки, что я засыпаю и просыпаюсь с комом в горле, что хочу разорвать себя пополам, вытащить изнутри этот клубок, сотканный из вины, страха, боли? Что, когда я читаю новости, там нет ни слова правды — кроме одного: он сел.

Потому что я не пришла.

Потому что он не сдал меня.

Потому что я ему дороже свободы.

Телефон снова оживает в руках. Я уже не помню, который раз. Экран светится знакомым номером. Я знаю, что должна нажать кнопку, слышать его голос, даже если он будет полон злости. Пусть кричит. Пусть ненавидит меня. Пусть уничтожает меня словами. Но пусть скажет хоть что-то.

Я подношу палец к кнопке вызова и… нет.

Нет.

Я не могу.

Я не хочу.

Он выбрал это. Он сам. Он всегда сам выбирает, ломая, сметая всё на своём пути. Это не моя вина. Я не просила. Я не хотела.

Но почему тогда слёзы текут сами, оставляя солёные дорожки на лице?

Почему внутри всё выворачивает наизнанку, словно меня рвёт не от страха, а от того, что он там, а я здесь?

Почему его отсутствие разъедает меня, как кислота?

Часы идут, ночь сменяется серым рассветом, а я всё ещё сижу на полу, сжимаю колени, покусываю губы, снова и снова прокручивая в голове мысли, которые убивают меня изнутри.

Я должна уйти.

Исчезнуть.

Стереть себя.

Если он сможет выдержать это место, значит, и я должна выдержать жизнь без него.

Я захожу в интернет, выставляю квартиру на продажу. Мне плевать, сколько предложат — мне не нужны деньги, мне нужно бежать.

Ручка с глухим щелчком падает на стол. На заявление больше не хочется смотреть. Ещё раз перечитать эти несколько строчек — и меня начнёт трясти. Больше, чем трясёт сейчас. Холодными, вспотевшими пальцами я провожу по уголку бумаги, будто пытаюсь стереть всё написанное. Будто этого можно избежать. Будто я не собираюсь бросить всё и сбежать.

Но я собираюсь.

— Уверены? — голос директора звучит лениво, безразлично, как будто ему плевать, но я вижу это короткое напряжение в глазах. Видела его всегда. Они все знали. Чувствовали, что я не такая, как раньше. Я, конечно, улыбалась, учила детей, мазала красками белый холст, но это уже не была я.

Я больше не человек.

Я — ходячая пустота.

— Да, — мой голос звучит глухо.

Он вздыхает, что-то бормочет про "ну, как знаешь", ставит подпись, ставит печать. А я просто беру бумагу и выхожу.

Всё.

Меня больше нет.

Теперь в этой школе, в этом городе, в этой жизни.

Я иду по коридору и