Развод. Цена ошибки - Дарина Королёва
Утро наступает предательски рано. В голове туман, всё тело ломит. Веки словно налиты свинцом, голова гудит.
Лежу, разглядываю потолок. Господи, как не хочется вставать! Не хочу встречать этот день — ещё один день в новой, чужой реальности.
Может, просто закрыть глаза и представить, что ничего этого нет — ни пустой квартиры, ни пропавшего молока, ни предательства.
Телефон мигает уведомлением — поступление средств от Вадима.
Деньги.
Как будто ими можно заменить его присутствие, его любовь, его участие в жизни детей. Как будто купюрами можно заклеить дыры в душе!
Заставляю себя встать. На ходу включаю электрочайник — утро начинается с чая, какие бы кошки на душе не скребли. Умываюсь ледяной водой, растираю щёки. Вроде полегчало.
Вода смывает усталость, смывает слёзы, но не может смыть горечь предательства.
Арина агукает в кроватке, улыбается беззубым ртом. Тянет ручки, лопочет. Сердце тает! И откуда только силы берутся? Казалось бы, выжата как лимон, а увижу её улыбку — и снова хочется жить, бороться, дышать полной грудью.
День тянется бесконечно, расплывается в рутине пелёнок, бутылочек, стирки. Ближе к вечеру, когда я готовлю очередную порцию смеси, резко раздается звонок в дверь. Этот привычный звук бьёт по нервам так, что ложка выпадает из руки.
Сердце пропускает удар — Вадим?
Нелепо, но я бросаюсь переодеваться. На ходу распускаю привычный пучок — волосы рассыпаются по плечам. Зачем? Не знаю. Машинально, наверно. Привычка — а вдруг он? Как это было раньше…
Да. Раньше.
Открываю дверь и застываю.
На пороге — она.
Та самая брюнетка из приёмной.
Кожаные брюки в обтяжку, блузка с глубоким вырезом — всё дорогое, брендовое, но какое-то вульгарное.
А губы... эти губы! Раздутые, как у рыбы-фугу, с чётко очерченным контуром. Ну, зачем столько филлера? Как печать силиконовой эпохи.
— Здравствуйте, Рита! А я тут... Мимо проходила! Дай, думаю, загляну. У меня к вам важное дело…
ГЛАВА 16
— Я Виолетта, мы уже с вами виделись недавно... — её голос приторно-сладкий, как карамель из дешёвой кондитерской. — У меня к вам важное дело…
Какое ещё дело? Что этой фифе от меня надо?
"Мимо проходила". Ну конечно. В этот спальный район, за три квартала от метро, в шпильках-лодочках за сто тысяч — просто мимо проходила.
Виолетта огибает меня и входит в мой дом без приглашения.
Цок-цок-цок. Каждый стук её неуместно высоких каблуков — как удар по вискам.
Смотрю, как она шествует по моей кухне — будто по подиуму в Милане. Длинные волосы струятся по спине, точно чёрный шёлк. Каждый жест отточен, как у актрисы на премьере. Безупречная. Идеальная. Лощеная.
В дорогом парфюме чувствуются нотки "Clive Christian" — тот самый аромат, что я когда-то хотела купить, но Вадим сказал "слишком вульгарно". Теперь понятно, для кого он был "вульгарным".
Её взгляд скользит по кухне с плохо скрытым презрением — задерживается на детской бутылочке, на следах домашнего хаоса. Губы кривятся в снисходительной усмешке.
Начинаю разводить смесь для Арины.
Руки плохо слушаются, пока отмеряю пропорции. Ложка позвякивает о стекло бутылочки — неужели она слышит, как предательски выдаёт меня этот звук?
Виолетта садится — спина идеально прямая, точно линейку проглотила.
Чувствую на себе её оценивающий взгляд — он ползёт по моей домашней футболке, по небрежно распущенным волосам. Я как на экзамене, к которому не готовилась, — только экзаменатор здесь явно не по моей специальности.
— У вас... уютно, — картинно поправляет тёмные пряди, и этот жест такой манерный, такой изученный, что к горлу подкатывает тошнота.
— Я, так понимаю, вы сюда не проблемы фирмы пришли обсуждать?
— Ох, ну что вы так официально? — она улыбается, демонстрируя безупречные виниры. — Давайте на "ты"? Всё-таки мы... — она делает многозначительную паузу, — почти родственницы.
Ложка в моей руке замирает.
— В каком смысле? — спрашиваю, хотя уже знаю ответ.
— Понимаешь, Риточка... — она подаётся вперёд, понижая голос до доверительного шёпота. — Я буду откровенна. Нет смысла вам и дальше так жить. Итак слишком затянули...
— Что затянули?
— Ну эту... ситуацию. — Она театрально вздыхает. — Мы с Вадиком уже год вместе. Он, конечно, скрывал — ты пойми, он не хотел тебя травмировать. Особенно во время беременности...
Её слова падают, как огромные камни прямо на мне на голову.
Год. Вместе.
Год?!
Пока я кормила нашу дочь, стирала пелёнки, не спала ночами — они... Внутри поднимается что-то тёмное, удушливое. Желчь подкатывает к горлу.
— Он просто... как бы это помягче сказать... — она прикусывает накачанную губу. — Он тебя никогда не любил. Ты для него пустышка — ох, не обижайся, это его слова! Я просто максимально откровенна, из уважения... и женской солидарности.
Её звонкий смех впивается в виски острыми иглами. В желудке будто разворачивается колючая проволока.
"Пустышка" — звенит в ушах его голосом, его словами, которые эта... эта... обсуждала с ним меня. Меня. Мать его детей.
Пальцы до боли сжимают бутылочку со смесью. Костяшки белеют. В висках стучит, будто там поселился кузнечный молот. Каждый удар сердца отдаётся в затылке тупой болью.
— И ты пришла мне это сообщить? — каждое слово даётся с трудом.
— Нет, милая, — она снова улыбается. — Я пришла поговорить о разводе. Видишь ли, без твоего согласия вас не разведут — малышка-то младше года. А мы с Вадиком хотим всё официально оформить. Он готов отдать тебе эту квартиру, и твою машину...
— Как великодушно, — цежу сквозь зубы.
Я на грани. Смотрю на её идеально уложенные волосы, и руки чешутся намотать эти крашеные патлы на кулак.
— А ты, значит, его доверенное лицо? Пришла провести переговоры?
— Ну что ты так официально? — картинно всплескивает руками, браслеты звенят как погремушки. — Я просто хочу помочь! Вадик переживает, что ты... можешь неадекватно отреагировать.
"Вадик переживает". В памяти вспыхивает: вот он целует мой живот, шепчет "люблю вас, мои родные". Вот дарит серьги на годовщину — "только лучшее для моей единственной". А в это время...
— Знаешь, — она понижает голос до интимного шёпота, — мужчины такие... прямолинейные. Не умеют красиво завершать отношения. А я понимаю, как тебе больно...
Ариша вдруг начинает плакать — требовательно, пронзительно. Будто чувствует фальшь в голосе этой... этой...
— Ой, — Виолетта морщится, — может, успокоишь её? Такой крик...
Виолетта кривит намазанные красным губы. Цедит ядовито:
— Ну правда, Рита, зачем тебе всё это? Ты молодая,
