Сто причин родить от меня ребенка (СИ) - Марецкая Зоя

– А и незачем вам сюда возвращаться, милый, – поджимает она губы в ответ. – Забирай Зоечку Павловну и доброго пути вам. Ключи у меня от квартиры есть, если покупатель приедет – я ему все покажу. Телефон Зоечки Павловны и Федора у меня тоже есть, если что нужно будет – позвоню. Вам-то тут зачем быть? Езжайте с Богом.

Сердечно обнимаю бабу Дусю.

– Спасибо тебе, дорогая. За все спасибо.

Та даже плачет от избытка чувств.

– И тебе спасибо, Гоги. За все спасибо. Береги Зоечку, не обижай ее. Хорошая она очень. На свадьбу-то позовешь?

Я все еще никак не могу вызвать такси, поэтому отвечаю машинально:

– Конечно, баба Дуся. Обязательно.

До Москвы тащимся часа два. Такое ощущение, что народу резко надоело пьянствовать, и все решили срочно выехать куда-нибудь развеяться. Всю дорогу молчим. Я одной рукой обнимаю свою спутницу, второй строчу сообщения общим знакомым в мессенджерах. Зоя ни о чем меня не спрашивает, лишь жмется ко мне и иногда еле слышно что-то шепчет.

– Что, Заяц? – смотрю на нее внимательно. Зоя не знакома с Мишкой, но переживает не меньше, чем я. Это заметно.

– Молитвы читаю, – она смотрит на меня, не отводя тоскливых глаз.

Бросаю айфон, резко выдыхаю и обнимаю ее двумя руками. Зарываюсь лицом в ее макушку.

– Господи, Зоя. Молитвы – это хорошо. У них двое детей маленьких. Спасибо тебе, что поехала со мной. Сначала в больницу, потом ко мне, хорошо? Я ступил, надо было чемодан твой с вещами забрать. Не отпущу тебя, ты нужна мне сегодня. Останешься у меня?

Она улыбается мне сквозь слезы. Ее губы дрожат от волнения.

– Конечно, останусь. Теперь уже и не выгонишь.

Зоя Павловна

В аварии, в которой шестнадцать лет назад погибли мои родители, пострадали еще двое мужчин. Была зима, сильный гололед, джип тех людей вынесло на встречку, в лобовое столкновение с жигулями моих родителей. Папа погиб на месте, мама умерла на операционном столе. У водителя встречной машины были травмы средней тяжести, его привезли в ту же клинику, что и маму, а пассажир джипа и вовсе отделался ушибами.

Узнав о случившемся, я сорвалась с институтской пары и помчалась из Москвы в больницу. Там меня тоже первым делом попросили сдать кровь для мамы. Когда я вышла из отделения переливания крови, медсестра на стойке регистрации сказала, что Лагутина умерла. Но тут же добавила: «А мужчина пока жив, операция продолжается. Вашу кровь перельют ему».

Первую сданную мной кровь перелили мужчине, который убил моих родителей. Так получилось. Потом я даже стала почетным донором… И никогда не спрашивала, кому перельют мою кровь. Не хотела этого знать.

В больницах меня всегда настигают тяжелые воспоминания. Стены давят. Шепчут. Свидетельствуют. Вся моя жизнь – какая-то пошлая мелодрама, написанная бездарным сценаристом.

Впрочем, думаю, каждый из нас так думает о себе…

Я сижу на кушетке и смотрю, как мой любимый в окружении других людей пытается успокоить жену своего друга. Лера – красивая молодая женщина. Стильно и хорошо одетая. Только сейчас она раздавлена горем. Гоша что-то внушает ей, наклоняется, заставляет смотреть ему в глаза, встряхивает за плечи. Она послушно кивает головой, как заводная кукла. А на самом деле, я уверена, не слышит ни слова из того, что он ей говорит.

Я знаю. Я помню.

Ни с кем не знакома из присутствующих, кроме Гоши. Сижу в сторонке, но так, чтобы он меня видел. Не мешаю ему. Молча поддерживаю.

Наконец, приезжают еще какие-то люди, родственники или знакомые. Они бросаются к Лере со слезами и словами поддержки. Гоша передает им заплаканную женщину с рук на руки и идет ко мне. Я вижу, что он сильно на взводе. Но пока держится.

– Теперь в отделение переливания крови, – берет меня за руку. Говорит отрывисто, без улыбки. Щека подергивается заметнее, чем обычно.

Хочется приложить к его щеке ладонь и не отпускать до тех пор, пока привычная ухмылка не появится на его лице.

Мы идем, почти бежим по столь ненавистным мне больничным коридорам.

– Узнал что-нибудь про Мишу? – рискую спросить я.

– Стабилен. Операция прошла успешно. Пока в реанимации. Ближайшие часы определяющие. Уже сегодня вечером будет понятно, что и как. Обязан выкарабкаться, у него нет другого выхода.

– Ты сам как, Гоша?

Он серьезно смотрит на меня. На ходу притягивает к себе.

– Я в порядке. Ты же со мной. Ведь со мной же, Заяц?

– Да, я с тобой.

Опять смотрит. Молчит, только сильнее сжимает мои пальцы своей рукой. И я молчу. Что говорить, и так уже все понятно. То, что происходит между нами, больше не нуждается в дополнительных объяснениях.

Пока нас оформляют в регистратуре, Гоша уже полностью переключается на меня. Я заполняю анкету донора, а он в это время медленно перецеловывает пальцы на моей левой руке. Стараюсь ничем себя не выдать, а на самом деле растекаюсь лужицей от такой незамысловатой его ласки. Таюсь от него изо всех сил. Задерживаю дыхание, опускаю взгляд. Никак не могу забыть, что мы с ним в больнице. Но и руку выдернуть из его захвата я не в силах. Гоша тоже старается быть сдержанным. Он просто показывает мне, как я ему сейчас нужна.

Не время и не место выяснять отношения.

Хотя что тут выяснять?

Люблю. Люблю. Люблю. Каждым своим взглядом, каждым поцелуем он забирается все глубже и глубже мне под кожу.

Терапевт дает мне «добро» на кровосдачу, несмотря на пятидневное голодание (о чем я, разумеется, умолчала), пониженное давление и пограничный гемоглобин. Также по результатам контрольного взвешивания я узнаю, что похудела примерно на шесть килограмм. Гоша же, судя по его обследованию, обладает таким могучим кавказским здоровьем, что его никакой голодовкой не перешибешь.

Проходим в столовую, там нам предлагают печенье и сладкий чай. На этом мое лечебное голодание бесславно и преждевременно заканчивается.

– Всего пять дней продержалась, – горюю я. – В следующий раз…

– Следующего раза не будет, – категоричным тоном перебивает меня Гоша. – Для меня ты и так хороша, а для кого-то другого худеть я тебе больше не разрешу. Пойдем.

Не спорю с его собственническими замашками. Потом, все потом. Еще будет время с ним пободаться.

В зале привычно ложусь на кресло, подставляю руку. Улыбаюсь медсестре, отворачиваюсь, чтобы не видеть момент, как в вену мне вставляют иглу. Чувствую укол и легкое головокружение. А потом внезапно проваливаюсь в темноту.

Прихожу в себя от резкого запаха нашатыря. Открываю глаза и первое, что вижу перед собой, – бледное, обеспокоенное лицо Георгия. Ох, неужели я потеряла сознание на сдаче крови? В первый раз со мной такое!

– Давление упало, – где-то далеко, на заднем плане ворчит медсестра. – Кофе выпить и большую шоколадку в обязательном порядке скушать. И два дня полный покой и отдых, никаких физических нагрузок.

А я только его одного перед собой вижу.

– Ты как? – тревожно спрашивает Гоша, помогая мне подняться. – Можешь встать? Не бойся, я тебя держу крепко. Не пугай меня так больше, Заяц.

Слабо улыбаюсь и обнимаю его за шею. Вздыхаю чуть слышно:

– Я в порядке. Ты же со мной.

Георгий

Веду измученную Зою к ожидающему нас такси, а в голове сами собой возникают и бродят странные мысли. А, может, я вообще ни разу в своей жизни не влюблялся по-настоящему? Может, сам обманывался и бывших своих обманывал? Принимал симпатию, физическое влечение за что-то большее? Может, не совсем я безнадежен для полноценных отношений?

Я ведь уже почти совсем разуверился, что у меня когда-нибудь будет такая же семья, как у родителей. Что у меня будут дети от любимой женщины, растущие в настоящей семье. Тяжело раз за разом разочаровываться в самом себе и в своих чувствах. Я ведь такой херни чуть не нагородил от этого самого разочарования. Чуть было страшный грех не совершил. Бог отвел. Хорошо, что я вовремя осознал и остановился. Покаялся.

А теперь вот и Снегурочку встретил.

С ней все по-другому, все не так, как с теми, с прошлыми. Все по-новому. Я не кидаюсь в омут с головой, а осторожничаю. Не спешу, как обычно, а сам себя придерживаю. Только все равно меня тянет к ней с каждым днем все сильнее. И эмоции от общения с ней, от присутствия рядом с ней, просто от одного ее вида такие, что бьют наотмашь. Не помню, что меня от кого-то раньше так же пробирало.