После развода не нужно возвращать - Катя Лебедева

— Это недоразумение! Это никак не отражается на наших деловых отношениях! — Глеб не умоляет, он просто говорит ровно и спокойно, что удивляет.

— Напротив, — парирует старший партнер, и его слова падают, как безвозвратный приговор. — Это отражает очень многое. Вашу… неблагонадежность, а также склонность к обману. Вы представили нам мисс Еву как вашу супругу, а теперь появляется другая женщина, утверждающая обратное. Это ставит под сомнение все наши предыдущие договоренности.

Партнеры, не дожидаясь дальнейших объяснений, начинают торопливо собирать свои бумаги, планшеты, папки. Атмосфера в комнате становится невыносимой. Проходя мимо меня, мистер Эдвардс на мгновение останавливается и наклоняется, чтобы тихо сказать, так, чтобы слышала только я, и его голос смягчается, в нем появляются нотки искреннего, почти отеческого сочувствия.

— Нам искренне жаль, мисс Ева. Теперь мы понимаем, почему вы были так скованы и напряжены на прошлой встрече. Ваш бывший супруг наглый манипулятор. Примите наши соболезнования.

Я молча киваю ему, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Но это не от страха и не от стыда, а от облегчения.

— Эдвардс, подождите, — Глеб, стоя на месте, обращается к нему, но увы, Эдвардс непреклонен.

Глеб стоит, сжав кулаки, Ире вообще плевать, что она натворила, а я просто стою и смотрю на этот цирк, понимая, что Юлин план сработал. Сработал идеально, превзойдя наши самые смелые ожидания.

Партнеры ушли, многомиллионный контракт на волоске. Репутация Глеба трещит по швам, и из трещин сочится яд публичного скандала.

Пока он будет разбираться с этим, пока будет утихомиривать Иру и убеждать инвесторов не уходить, ему будет точно не до меня.

Он от меня отстанет. По крайней мере, на какое-то время.

Глава 26

Глеб

Я остаюсь один в переговорной. Дверь, захлопнувшаяся за спинами ушедших партнеров и Евы, до сих пор словно вибрирует. Я сжимаю край стола, лишь бы не сорваться. Вся выстроенная годами, репутация рушится за какие-то пять минут. Пять минут истеричного, пронзительного визга одной идиотки.

Ира стоит посреди комнаты, вся трясется от злости, плечи мелко подрагивают, лицо заплаканное, макияж размазан, но в ее глазах нет и тени раскаяния, в них лишь злорадство, без страха от того, что она натворила.

— Ну что, доволен? — истерично задает странный вопрос, а продолжает еще более странно. — Ты думал, я позволю вам быть счастливыми? Нет! Я тебе…

— Заткнись, — рявкаю на нее, а внутри пустота, где еще недавно бушевали ярость и отчаяние. Теперь там лишь пепел. — Просто заткнись.

Она фыркает, и делает шаг ко мне.

— Нет, не заткнусь! Ты мне все объяснишь! Сейчас же! Ты вернешься ко мне, и мы…

— Исчезни, Ира, — она замирает на месте и удивленно выгибает бровь, а мне смешно смотреть на ее спектакль одного актера для одного зрителя.

— Что? — заикаясь переспрашивает, а у меня нет желания повторять.

— Ты все прекрасно слышала.

— Ты издеваешься? — она говорит это с задержкой, задыхаясь немного. — Ты говоришь мне это здесь? Сейчас? После того, как опозорил меня? Ты с ума сошел, если думаешь, что я это так оставлю.

Мне уже плевать, что она говорит, я просто подхожу к окну, за которым безразлично и величаво плывут облака над городом. Ей всегда кажется, что весь мир смотрит исключительно на нее, восхищается ею или тайно завидует. Она не понимает простой истины, что миру, в сущности, нет до нее никакого дела.

— Мир тебя волнует только тогда, когда ты можешь на нем паразитировать. Теперь этот источник закрыт. Ребенка, которого ты носишь, я буду обеспечивать. Полностью. Все его нужды, образование, будущее, но на этом все.

Она начинает меняться в лице прямо на моих глазах. Детская обида, кривлянье и напускная ярость, словно дешевая маска, сползают, обнажая то, что скрывается под ней. Я видел этот взгляд раньше: в ювелирном магазине, у салонов с автомобилями.

— И все? — она стоит и не знает, что ей делать, то ли орать, как резанная, то ли наоборот, заткнуться, чтобы не потерять и те крохи, которые я готов ей оставить. — Ты шутишь? Шесть лет, Глеб! Шесть лет моей жизни, отданы тебе, и я их не верну, а стоят они дорого! Ты должен мне за каждый потраченный на тебя в пустую день.

Усталость накатывает внезапно, тяжелой волной, давя на плечи, на самую душу. Она смывает последние остатки каких-либо чувств, даже гнева. Остается лишь неизбежная, гнетущая необходимость закончить этот грязный, унизительный торг.

— Что ты хочешь, Ира? — спрашиваю, понимая, что это просто попытка заткнуть ее, я ей ничего не дам. — Озвучь свою цену.

— Я хочу квартиру. Не съемную, а нормальную, в центре. И машину. И ежемесячные выплаты. Пятьдесят тысяч долларов. Это ведь мелочь для такого, как ты.

Я смотрю на нее, на ее горящие азартом глаза, и тошно этот этой дешевки. Деньги для меня и вправду не проблема, я могу ей все это дать, но она не заслужила ни копейки. Меня поражает, что она искренне считает себя достойной такого.

— Хотелки на уровне, — говорю с тихой усмешкой, и ее это пугает, по глазам вижу. — Я не буду содержать тебя до конца твоих дней только за то, что ты провела со мной шесть лет. Ребенку куплю жилье, оно будет записано на него. Ты сможешь там жить, пока он не достигнет совершеннолетия. И ежемесячно я буду переводить деньги на счет ребенка. На его содержание, одежду, нянь, врачей. На тебя — нет.

— А как я жить буду? — она кричит так, что уши закладывает. — Ты монстр! Ты использовал меня, а теперь выбрасываешь, как ненужную вещь!

— Я не использовал тебя, Ира. Ты прекрасно знала, на что идешь. Ты не любила меня. Ты любила мои деньги и ту жизнь, которую я мог тебе дать. Не притворяйся оскорбленной невинностью.

— А ты? — она резко, со всей силы тычет пальцем мне в грудь. — Ты любил меня?

Я смотрю ей прямо в глаза. В них плещется настоящий ужас перед финансовой пропастью, которую она сама себе вырыла, и отчаянная попытка зацепиться за что угодно, хоть за призрак былых, не существовавших чувств.

— Нет, — отвечаю честно, наплевав на все. — Я пытался найти в тебе другую женщину. И это была моя ошибка. За которую я заплатил сполна. И продолжаю платить.

Она отступает на шаг, ошарашенная услышанным. Она ведь Икона в собственных глазах, на которую я обязан был молиться, вот только что-то пошло не так, и я этого не сделал.