После развода не нужно возвращать (СИ) - Лебедева Катя

- Привет, родной, - сердце сжимается от тревоги, когда перевожу на него взгляд. Бледный, под глазами синяки, словно он не спал несколько ночей подряд.

- Матвей, Матвей! Пойдем, я тебе новую картину покажу! Ту, что папа вчера помогал рисовать! Там радуга и большой-пребольшой единорог! - звонкий голосок дочери, обычно такой желанный, сейчас мешает, потому что дочка крутится у ног сына, желая получить порцию его внимания.

И похоже разговора о его состоянии хочу не только я, потому что Матвей мягко отрывает ее от своих ног и присаживается на корточки, чтобы оказаться с ней на одном уровне.

- Обязательно посмотрим, принцесса наша. Давай ты пока сбегаешь в свою комнату и приготовишь все самые лучшие картины, а я только перекинусь с мамой парой слов, хорошо? Взрослые дела, - он пытается улыбнуться, но улыбка выходит натянутой, уж я то знаю.

Мы не виделись с ним с того дня, как Глеб все узнал, и я понимаю о чем может пойти речь.

Алиса на секунду надувает губки, но послушно кивает и убегает в свою комнату. Матвей же прикрывает дверь и садится рядом со мной. Давно не видела его таким загруженным.

- Ты как? – спрашиваю первая, боясь спугнуть. - Все в порядке? – как же сложно сейчас задавать это вопрос, чтобы не сделать ему больно

Он тяжело вздыхает, проводит рукой по лицу, такой измотанный, что сердце сжимается от щемящей боли.

- Да ничего, - начинает он, но я просто смотрю на него, и он понимает, что это «ничего» не прокатит. Мой взгляд, наверное, выдает все, и материнский инстинкт, и годами накопленное умение читать его как открытую книгу. – Ладно, - сдается, выдыхая. - С Лерой все кончено. Мы расстались.

Я замираю. Хотя чего удивляться? После того случая в офисе, когда она бросила Алису одну в истерике, я знала, что это лишь вопрос времени. Но знание и реальность, разные вещи. Но все равно больно. Больно за него. За его разбитые надежды, за ту боль, что прячется в глубине его глаз, за то, что мой мальчик снова сталкивается с предательством, пусть и с иным.

- Матвей… - тихо говорю я, и это единственное, что могу выжать из себя, потому что слова кажутся сейчас такими ненужными. - Сынок…

- Да нормально все, - он отводит взгляд. - Просто… Человек, который способен вот так запросто бросить маленького, беззащитного ребенка… Мне такой рядом не нужен, - его голос дрогнул на слове «ребенка», и это как ножом по сердцу. - Жаль, конечно, что так получилось. Вкладывался, верил, планировал. Но теперь буду аккуратней. И… знаешь, я даже рад, что это вскрылось сейчас, пока мы не поженились, пока не завели своих детей.

Сын пытается быть сильным, рациональным, выстраивает логические цепочки, чтобы оправдать боль утраты, но я-то знаю, как он ее любил. Или думал, что любил. И сейчас в его словах не только горечь расставания, но и горькое прозрение, крушение иллюзий, от которого кровоточит душа.

Я через такое проходила.

Подхожу и обнимаю его. Он сначала напрягается, но потом расслабляется, сдается. Глажу его по спине, по лопаткам, как когда-то в детстве, когда он приходил с разбитыми коленками или первой ссоры с другом. Сейчас все серьезнее, и от этого невыносимее.

- Все наладится, - шепотом успокаиваю его и никуда уже идти не хочу, потому что нужна здесь. - Обязательно наладится. Ты еще найдешь свою девушку. Самую лучшую, добрую, которая будет по-настоящему тебя ценить.

Он медленно отстраняется, и смотрит на меня пристально. Я даже теряюсь немного.

- А ты? - спрашивает тихо, а я не до конца понимаю его. - Ты уверена, что хочешь сойтись с отцом? – а, вот о чем он. - Я все понимаю, он спас тебя и Алиску, он сейчас пытается исправится, я вижу. Но… мам, он же тебя предал. Ты же сама мне рассказывала, как тебе было тяжело. Ты простила его?

Да, вопрос на засыпку, но я давно себе на него ответила. Много раньше, чем Глеб вернулся в мою жизнь, сметая все на своем пути.

- Я давно простила, - говорю честно, глядя на свои пальцы. – Мы прощаем других не ради них, родно, а ради себя. Чтобы боль не ранила с каждым днем все больше, чтобы мы сами не сгорали в отчаянии. Им плевать на наше прощение, поверь. Прощение нужно нам.

Объясняю ему от чистого сердца.

- И я не решила, сойдусь я с ним или нет. Это правда. Но… я просто поняла одну вещь. Я больше не хочу быть его врагом. Я устала от этой войны, Матвей. От этой необходимости всегда быть начеку, от этой злости, которая сидит внутри и отравляет все, с тех пор, как он вернулся. Он… он изменился. Или я его по-другому увидела. Не знаю. Но я больше не хочу, чтобы между нами была стена.

Признание дается трудом, будто я срываю с души старые, присохшие бинты. Матвей слушает, скрестив руки на груди. Он стал взрослым, мой мальчик, и сейчас он судит не как сын, а как человек, видящий боль другого человека.

- Ладно, - кивает он, и в этом кивке больше понимания, чем я могла ожидать. – Это твое решение. Каким бы оно ни было, я его приму. Но, мам… - он делает шаг ко мне, и в его глазах загорается тот самый упрямый огонек, который всегда был в нем, даже в детстве, когда он отстаивал свою позицию. - Пожалуйста, думай в первую очередь о себе. Не о том, что «правильно». Не о том, что «так будет лучше для Алисы». Думай о том, чего хочешь ты. Что нужно тебе для твоего счастья. Ты заслужила быть счастливой. Просто так. Без всяких «но».

От его слов перехватывает дыхание. В них столько взрослой, настоящей заботы, столько любви, что ком подкатывает к горлу. Эти слова, как бальзам на мои старые раны, напоминание, что я не одна, что меня любят и ценят.

Я снова обнимаю, крепко-крепко, пытаясь передать ему свою бесконечную, невысказанную благодарность.

- Спасибо тебе. У меня очень хороший сын. Правда. Самый лучший.

Он похлопывает меня по спине, сдержанно, по-мужски, и мы стоим так несколько секунд в тишине, нарушаемой лишь доносящимся из комнаты Алисы бормотанием от лица единорога. В этой тишине наше общее горе, наше понимание и та хрупкая надежда, что, возможно, все еще может быть хорошо.

- Ладно, иди, - наконец говорит Матвей. - Отец, небось, уже заждался. А мы тут с сестрой как-нибудь без вас развлечемся.

Глава 34

Ева

Я стою перед знакомой дверью, и узнаю каждую мелочь: вот царапина внизу, похожая на молнию, а вот у ручки краска шелушится пузырями.

За этой дверью застыло наше прошлое, и сейчас мне предстоит впустить его в свое настоящее. Глеб уже ждет у входа, прислонившись к стене. Он в темном джемпере, без пиджака, и выглядит проще, приближеннее к тому человеку, которого я когда-то знала. И от этого он кажется еще опаснее, потому что такому мужчине хочется верить.

- Проходи, - говорит, и придерживает дверь, а его пальцы слегка касаются моей спины.

Внутри кафе пахнет кофе и свежей выпечкой, но это другой запах, а не тот густой, сладковатый аромат ванили и старого дерева, что живет в моей памяти. Интерьер изменился до неузнаваемости, будто стерли саму душу этого места.

Тихая, отстраненная джазовая композиция сменила бодрый итальянский шансон, под который мы когда-то смеялись с Глебом. Массивные деревянные столы, испещренные инициалами влюбленных, уступили место модным столикам из холодного светлого дуба, а стены выкрасили в безликий серый цвет, разбавив бездушными абстрактными постерами.

Сердце сжимается от щемящего чувства очередной утраты. Они убили наше кафе.

- Здесь все не так, - тихо подмечаю, не скрывая своей досады, но, когда мы подходим к нашему столику, я замечаю, что это наш столик, старый, с нашими с Глебом инициалами.

- Да, - соглашается он, отодвигая для меня стул. - Новые владельцы все изменили три года назад. Зачем-то переделали все под современные тенденции.

Я сажусь, и неловкость сковывает плечи, спина напряжена до предела. Он садится напротив, и смотрит на меня пристально.

- Помнишь, мы тогда сидели вот на этом месте? - он кивает на наш столик у окна, и в его глазах вспыхивают теплые искорки памяти. - Ты заказала капучино и самый кремовый торт, который они больше не готовят.