После развода не нужно возвращать (СИ) - Лебедева Катя

- Да, лапочка, он уже подъезжает. Скоро будет здесь.

И тут же в наушнике раздается счастливый, восторженный визг, такой оглушительный и беззаботный, что на мгновение я забываю обо всем, о старых обидах, о бесконечной борьбе, о контракте. Остается только этот хрустальный, чистый звук, наполняющий живительным теплом ледяную, выжженную пустоту в моей груди, отогревающий душу, возвращающий к жизни.

Буквально через секунду я замечаю их. Алиса, маленький розовый комок в куртке с единорогами, подпрыгивает на самом краю тротуара, у самого асфальта проезжей части, и ее личико сияет таким безудержным предвкушением, что дыхание перехватывает.

Ева, стоя ко мне спиной, в своем простом, легком пальто, держит ее за капюшон, с трудом удерживая на месте, и я вижу, как напряжены ее плечи под тонкой тканью, выдавая ее собственную, глубоко запрятанную тревогу и усталость.

И в этот самый миг, взгляд цепляется за движение на встречной полосе. Темный, массивный внедорожник несется с бешеной для вечерней набережной скоростью, слепо виляя между редкими машинами. А потом, без всякого предупреждения, резко, с визгом шин, рвущим вечерний воздух, выезжает на мою полосу. Прямо на них.

Волна животного, всесокрушающего страха пронзает меня, сковывая на мгновение. Это же машина Иры. Я узнаю ее, черт возьми, узнаю по знакомому номеру и по этому знакомо-агрессивному стилю вождения, который всегда меня раздражал, а теперь вызывает чистый, первобытный ужас.

- Ева, слушай меня внимательно! Быстро отходи от края дороги! Немедленно! Уводи Алису! - я почти кричу, и одновременно я срываюсь с места, выжимая педаль газа в пол до упора.

Мой послушный седан с низким урчащим рычанием взвывает и мчит вперед, но мир вокруг внезапно плывет в жуткой, неестественной замедленной съемке.

Я вижу, что она меня не слышит. Она поворачивается на нарастающий рев чужого мотора, и я успеваю заметить панику и ужас на ее лице. Ее взгляд прикован к несущемуся на них авто, а рука с телефоном безвольно опущена. Ей не дома, ее парализовало.

Не успею.

Это конец.

Простите меня.

Нет.

НЕТ.

Я не могу этого допустить.

Я должен успеть.

И тут мозг, отбросив панику, и берет все на себя, заглушая инстинкт самосохранения. У меня есть только один шанс. Одна, отчаянная возможность перехватить удар, подставить себя.

Я не думаю о себе. Не думаю о том, как дорогое железо и стекло сейчас превратятся в груду искореженного хлама. Не думаю о боли, которая сейчас последует. Я вижу только два силуэта на краю дороги, ее тонкую, прямую, такую знакомую и любимую спину, готовую принять удар, и маленький розовый комочек, нашу дочь, полную жизни, надежды и безграничной веры в то, что папа все исправит, все сможет.

Я резко, почти инстинктивно, бросаю руль вправо, подставляя свой бок, свою машину, под разъяренный, несущийся нос внедорожника.

Мир замедляется от силы удара, звуки сливаются в один оглушительный, нарастающий гул. Я успеваю увидеть за лобовым стеклом Иру, которая такого точно не ожидала, и ей не стыдно, не страшно, не больно. Она недовольна, что я все испортил.

Грохот.

А мне плевать, что машина в хлам, плевать, что подушки душат, ка и ремень безопасности. Главное, что все было не зря.

Глава 31

Ева

В больнице душно и тяжело. Я сижу на неудобном стуле у кровати Глеба и не могу оторвать от него взгляд. Он бледный, под глазами темные тени. Повязка на груди скрывает сломанные ребра. Врач сказал, что сотрясение не критическое, но серьезное, и его придется оставить здесь на несколько дней для наблюдения.

Он спит, дыхание ровное, но какое-то поверхностное. Каждый раз, когда закрываю глаза, сразу всплывет тот миг: рев мотора, слепящий свет фар, и его машина, резко брошенная наперерез, чтобы принять удар на себя. Его самопожертвование стерло обиду, и злость, и страх. Остались только пустота и понимание, он мог погибнуть. Ради нас.

Кажется, каждый нерв оголен, каждая клетка помнит тот оглушительный удар, тот хруст металла, что навсегда врезался в память. Алиса в безопасности, слава богу, она у Юли. Уснула, наконец, измотанная слезами и переживаниями, а ее тихое «мама, я боюсь» все еще звенит в ушах.

А я здесь. Рядом с ним. В этой бездушной палате, и единственный звук, нарушающий гнетущую тишину, это монотонный писк какого-то аппарата, будто отсчитывающего секунды его хрупкого покоя.

Глеб шевелится, и мое сердце замирает, затаившись в груди. Он смотрит в белый, безликий потолок несколько секунд, прежде чем его взгляд, мутный от лекарств и боли, наконец находит меня.

- Ева… - хрипло и слабо зовет меня, словно не верит своим глазам. - Ты… цела? А Алиса… с ней все…?

- С ней все хорошо, она дома, с Юлей, - быстро отвечаю ему, стараясь успокоить. - Она напугана, но с ней все в порядке. Ни единой царапины. Спасибо тебе… - чувствую, как по щекам текут предательские слезы. - Я даже не знаю, как тебя поблагодарить…

Он медленно кивает, и я вижу, как напрягаются мышцы шеи, будто даже этот незначительный жест требует от него невероятных усилий и причиняет адскую боль.

- Я видел ее за рулем… Иру, - он делает паузу, чтобы перевести дух. - Она не потеряла управление… Она смотрела прямо на вас. Это был не несчастный случай, Ева.

Мне тяжело это слышать и признать тот факт, что она на такое способна была. Это ранило меня очень сильно, потому что не думала, что все же опустится до такого.

- Я знаю, - тихо, почти шепотом, отвечаю ему, отводя взгляд в сторону, на выцветшую занавеску у окна. – она не пыталась скрыться, винила во всем меня.

Мы молчим. Тишина в палате становится еще более тяжелой, чем, когда он был без сознания. Он смотрит на меня, и в его глазах столько беспокойства, что душу выворачивает.

- Глеб… - все же заставляю себя продолжить, проговаривая каждое слово. - Спасибо. Я… я не знаю, чтобы с нами стало, если бы не ты. Я не могу даже думать об этом, мне становится плохо. Спасибо, что спас нашу дочь. И… и меня.

Он пытается улыбнуться, но получается лишь плохо, ему больно.

- Не благодари, - говорит тихо, но очень мужественно. - Я сделал то, что должен был сделать. То, что должен был делать все эти годы, с самого начала. Защищать вас. Обеих. Это моя обязанность… - его голос на мгновение ослабевает, - и моя вина, что потребовалось нечто подобное, чтобы я это наконец это осознал в полной мере.

Он замолкает, собираясь с силами, и тянет свою руку к моей. Я смотрю на его длинные пальцы, на знакомые жилы на тыльной стороне ладони, на эту руку, которая только что отвела от нас смерть, и мне хочется прижаться к ней щекой, растворится в этом мимолетном ощущении безопасности.

- Я люблю вас, Ева, - говорит тихо, но так отчетливо, что слова повисают между нами, становясь частью этой больничной реальности. - Тебя и Алису. Вы моя жизнь. Все, что у меня есть. И я готов отдать за вас свою жизнь, понимаешь? Без колебаний. Без сомнений. Это не подвиг, не жест отчаяния. Это… единственно возможный для меня вариант. Другого у меня просто нет.

От этих слов во мне что-то тает, ломается, с грохотом рушится та стена, которую я так тщательно, кирпичик за кирпичиком, выстраивала все эти годы, прячась за ней от боли. Слезы, которые сдерживала все это время, наконец подступают, горячие, горькие, и я не пытаюсь их смахнуть, позволяю им течь по лицу, оставляя соленые следы на коже.

- Я понимаю, - это не просто слово, это капитуляция и начало чего-то нового, страшного и неизбежного. - Теперь я действительно понимаю.

Я осторожно кладу свою руку поверх его. Его пальцы слабо, но уверенно сжимаются в ответ, и это крошечное, почти невесомое движение значит для меня сейчас больше, чем все его громкие слова, ультиматумы. Это мост, перекинутый через годы обиды.

- Знаешь… - начинаю, глядя на наши сцепленные руки, на эту хрупкую связь, - Ты тогда в кафе говорил… что хочешь, чтобы мы погуляли. Как раньше. Просто так, без всей этой суеты вокруг. Без скандалов и предательств.