(Не) райский отпуск с боссом - Рия Рейра

Он вошел в нее медленно, давая ей привыкнуть к каждому миллиметру, к чувству заполненности. Анна ахнула, ее глаза широко распахнулись, но Арсений не отводил взгляда, держа его, как якорь. Он начал двигаться, и это был не грубый напор, а глубокий, размеренный ритм, в такт их учащенному дыханию. Ее бедра сами потянулись ему навстречу. Ладонью он прижимал ее плечо к ковру, а другой рукой поддерживал ее поясницу, помогая ей найти нужный угол. Мир сузился до пространства между их телами, до шепота кожи, до запаха ее волос и его пота.

Не выходя из нее, он перевернул ее на бок, прижав спиной к своей груди. Его руки обвили ее, одна легла на ее грудь, другая — на живот, чувствуя, как вздымается ее тело с каждым его движением. Его губы прильнули к ее шее, к мочке уха, шепча сбивчивые, горячие слова, смысла которых она не понимала, но чувствовала их нежность и страсть.

Он позволил ей оказаться сверху. Робко, неуверенно, опираясь руками на его мощную грудь, Анна нашла новый ритм. Теперь она контролировала глубину и скорость, а он лишь лежал, глядя на нее снизу вверх с таким обожанием, от которого перехватывало дыхание. Ее волосы падали на его лицо серебристой завесой, и в ее глазах он видел, как робость сменяется властью, а затем — нарастающей, неудержимой волной наслаждения.

Кульминация настигла их почти одновременно. Он снова перевернул ее, прижав к ковру, и его движения стали глубже, быстрее, требовательнее. Крик Анны был тихим и надрывным, он утонул в его поцелуе. Ее ноги судорожно обвились вокруг его бедер, тело выгнулось, а затем обмякло в полной, блаженной истоме. Через мгновение его собственное тело напряглось, и он, с глухим стоном, рухнул на нее, заботливо перенеся свой вес на руки.

Тишину нарушало лишь их прерывистое дыхание. Он не отпускал ее еще долго, лежа рядом и прижимая к себе, накрывая ее бедро своей ногой, как бы защищая от всего мира. А в воздухе витал сладкий и тяжелый аромат любви.

Глава 40

Рассвет застал их в лофте. Они просидели всю ночь, окруженные чертежами, пустыми банками из-под колы и коробкой от пиццы. После близости они говорили не только о работе, но и о мечтах, которые были у нее до него. О бремени, которое нес он.

Он рассказывал об отце, основателе империи, человеке из стали, который не знал слова «нельзя». О матери, ушедшей в тень и в религию, не вынеся тяжести фамилии. О долгах, которые были не финансовыми, а кровными. О Виктории, дочери его крёстного, с которой их сватали с детства, как средневековых принцев.

— Она не злодейка, — сказал он, глядя в темное окно, за которым медленно светало. — Она продукт той же системы. Ей тоже не давали выбора. Единственная ее форма протеста — это… собственничество.

Анна слушала, обняв колени, и видела не всемогущего Кронского, а Арсения. Мальчика, выросшего в золотой клетке под присмотром холодных гувернанток и с детства знавшего, что его жизнь расписана на десятилетия вперед.

— Почему ты не порвал с этим? — спросила она тихо. — Ты же мог.

— Привычка, — он горько усмехнулся. — И страх. Страх оказаться… никем. Без этого имени, без этой власти. Пока не появилась ты.

Он повернулся к ней.

— Ты вломилась в мою жизнь, как ураган. С твоим «нет». С твоим упрямством. С твоим… светом. И я понял, что больше не могу. Не хочу.

Он встал, прошелся по комнате, его тень причудливо вытягивалась в первых лучах солнца.

— Я веду переговоры. С ее семьей. С моей. Это… грязно. Долго. Болезненно. Но я закончу это.

Он остановился перед ней.

— Но мне нужна твоя вера, Анна. Не как архитектора. Как женщины. Которая верит в меня. В нас.

Она смотрела на него, на его уставшее, напряженное лицо, и сердце ее сжималось от боли и чего-то другого. Жалости? Нет, не жалости. Понимания.

— Я боюсь, — призналась она вслух, впервые показала эту слабость перед ним.

— Я знаю, — он присел перед ней на корточки, взяв ее руки в свои. — Я тоже. Но это тот страх, перед которым нельзя отступать. Или мы идем вперед. Вместе. Или…

Он не договорил, но она поняла. Или конец. Окончательный и бесповоротный.

Она посмотрела на их сплетенные пальцы. На его большие, сильные руки, которые могли быть и жестокими, и невероятно нежными.

— Я не хочу быть твой тайной, — выдохнула она. — Я не хочу прятаться.

— Ты ею и не будешь, — пообещал он. — Дай мне немного времени. Чтобы все сделать правильно.

Он поднялся, потянулся, и его позвоночник хрустнул.

— А сейчас, — он посмотрел на залитый утренним светом лофт, — нам нужно привести все это в порядок. И идти работать. У нас, — он указал на планшет с их ночным творением, — есть секретная миссия.

Он улыбнулся, и в его улыбке было столько юношеского задора, что она невольно улыбнулась в ответ.

Они провели утро, уничтожая следы их ночного бдения — пряча коробку от пиццы, протирая столы, раскладывая все по местам. Он помогал ей, и это было так странно и так естественно — видеть, как Арсений Кронский вытирает пыль и выбрасывает мусор.

Потом пришла команда. Он снова стал боссом — собранным, немного отстраненным, отдающим распоряжения. Но теперь Анна видела за этим другого человека. И ловила его взгляд на себе — быстрый, теплый, полный общего секрета.

День прошел в бешеном ритме. Они работали над официальной версией проекта для мэрии, но украдкой, в перерывах, обменивались записками, рисунками, идеями для их «тайного» арт-объекта. Это было как игра. Опасная, запретная, захватывающая игра.

Вечером он не остался. У него были «те самые» переговоры. Он ушел, бросив на прощание:

— Не засиживайся. Ты сегодня и так почти не спала.

И она послушалась. Впервые за долгие недели она собралась и ушла из офиса затемно. Пошла не домой, а в ближайший кинотеатр. Купила билет на какой-то глупый комедийный фильм и большой стакан попкорна. Сидела в полупустом зале и смеялась над глупыми шутками. Просто потому, что могла.

Возвращаясь домой, она купила себе цветок — ярко-желтую герберу в пластиковом горшочке. Поставила его на подоконник в своей скромной квартире. Он казался кричаще ярким пятном в ее унылом интерьере. Как напоминание.

Перед сном она проверила телефон. Ничего от него. И это было… нормально. Она не чувствовала паники. Не чувствовала себя брошенной. Она знала, что он борется. За