Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

Я улыбаюсь, благодарю, но взгляд скользит к Артёму. Он сидит напротив, высокий, широкоплечий, в тёмной рубашке, что подчёркивает его седину на висках. Серые глаза задумчивые, он ковыряет еду вилкой, отвечает матери коротко, без привычного тепла. Сергей Николаевич подшучивает над ним, Максим хохочет, а я чувствую, как внутри всё сжимается. Он здесь, но не со мной.

Елена Павловна уговаривает оставить Максима у них на выходные — «пусть с бабушкой побудет, мы его побалуем». Мы соглашаемся, и после ужина едем домой вдвоём.

В машине тишина, только шорох шин по мокрому асфальту. Я смотрю на него — его профиль, резкие скулы, усталые глаза. Хочу спросить, где он был вчера, почему уехал утром, но язык не поворачивается. Он кладёт руку мне на колено, сжимает слегка, и я выдыхаю.

Может, я правда накручиваю? Оля права — он меня любит. Но этот червяк сомнения всё ещё грызёт, и я не знаю, как его задавить. А главное — хочу ли?

Глава 5

Мы заходим домой, и тишина квартиры обволакивает нас, как плотный февральский воздух. Я вешаю пальто, бросаю взгляд на Артёма — он стоит у порога, высокий и широкоплечий, в свои тридцать семь прекрасно сложенный и поджарый. Только слегка посеребренные на висках волосы, возраст прибавляют и делают его еще более солидным и брутальным мужчиной. Старший Громов, в свои шестьдесят два уже с полностью седой головой, наследственность это или от стрессов, я не знаю. Свекр в прошлом высокий чин занимал и генеральские погоны на кителе не просто так появились.

Серые глаза мужа становятся мягче, чем за ужином у родителей, но в них всё ещё прячется что-то, чего я не могу поймать.

Я открываю рот, чтобы спросить, задать волнующие меня вопросы, но он перехватывает мой взгляд, и уголок его губ тянется вверх в той самой улыбке — тёплой, чуть лукавой, от которой у меня до сих пор колени дрожат.

— Ань, давай вечер для нас, — говорит он, голос низкий, с хрипотцой, как после долгого дня. — Максим у дедов, мы одни. Хочу тебя побаловать, заслужила.

Сердце срывается с ритма, я киваю, не находя слов.

Он идёт на кухню резкой, уверенной походкой, достаёт бутылку красного — того самого «Кьянти», что мы пили в нашу первую годовщину, когда он напоил меня вином и танцевал со мной на балконе. Это было так давно, но воспоминания свежие и яркие, будто вчера.

Тема ставит два бокала на стол, зажигает массивные свечи — простые, белые, из Икеи, но в его больших руках они кажутся чем-то особенным. Пламя дрожит, отбрасывая тени на его скулы, и я стою, смотрю, как он наливает вино — тёмно-рубиновое, густое. Протягивает мне бокал, его пальцы — тёплые, чуть шершавые — касаются моих, и от этого прикосновения по коже бегут мурашки.

— За нас, — говорит он тихо, чокается, стекло звенит, и мы пьём. Вино обжигает горло, отдаёт терпкими ягодами, согревает изнутри. Он ставит свой бокал, подходит ближе, и я чувствую его тепло, его запах — смесь одеколона, что я сама ему сделала и подарила, и чего-то мужского, родного. Он лезет в карман джинсов, достаёт маленькую коробочку, открывает — внутри изящный браслет из белого золота, тонкий, с кулоном-звездой, что блестит в свете свечей.

— Это тебе, — шепчет он, надевает его мне на запястье, его пальцы чуть дрожат, когда застёгивают замок. — Ты моя звезда, Ань. Всегда была, и другого мне не надо.

Звездочка - как давно он меня так не называл…

Я смотрю на браслет, потом на него, и горло сжимает от нежности. Глаза щиплет, но я гоню слёзы прочь. Тема обнимает меня, притягивает к себе, и я тону в его руках — крепких, надёжных, как якорь.

Его губы находят мои, сначала легко, почти невесомо, а потом глубже, настойчивее, с привкусом вина и чего-то дикого. Я цепляюсь за его плечи, пальцы впиваются в ткань футболки, чувствуя, как под ней напрягаются мышцы — твёрдые, горячие. Сомнения последних дней растворяются в этом поцелуе, в его дыхании, что смешивается с моим.

— Пойдём, — хрипит он, хватает меня за руку, тянет в спальню. Свечи остаются догорать на столе, вино — ждать своего часа. Он ногой открывает дверь, и в полумраке комнаты его глаза — серые, глубокие — горят, как у зверя, моего зверя, которого я знаю наизусть.

Он тянет мой свитер вверх, стаскивает через голову, и прохладный воздух касается кожи, но тут же сменяется жаром его рук. Его пальцы — большие, чуть мозолистые — скользят по моим плечам, вниз, к рёбрам, оставляя следы, от которых всё внутри сжимается. Он целует мою шею, медленно, смакуя, зубы чуть касаются кожи, и я вздрагиваю, когда его горячее дыхание обжигает мне ключицы.

Я тянусь к нему, стягиваю его футболку — ткань цепляется за его плечи, но он помогает, сбрасывает её одним резким движением. Широкая грудь, с тёмными волосками и старыми шрамами от драк юности — под моими пальцами, горячая, живая. Я провожу ладонями по его коже, чувствую, как под ней бьётся пульс, как напрягаются мышцы, когда он наклоняется ко мне.

Он расстёгивает мои джинсы, стягивает их вместе с бельём, и я остаюсь перед ним практически голая, только тонкая полоска трусиков, я уязвимая перед ним и маленькая. Но его взгляд — голодный, тёмный — заставляет меня дрожать не от холода, а от желания.

Муж толкает меня на кровать, мягко, но с силой, и я падаю на еще холодные простыни. Он нависает сверху, дышит жарко и я вижу как его грудь вздымается — тяжело, неровно.

Ремень джинсы звякает и они летят на пол. Тема остаётся только в боксерах, что обтягивают его бёдра, подчёркивая всё, что я так хочу и люблю. Природа не обделила мужа достоинством. Я тянусь к нему, пальцы цепляются за резинку, но он перехватывает мои руки, прижимает их к кровати над головой, и его губы снова находят мои — жёстче, глубже, с низким рыком, что вибрирует у меня в груди.

— Хочу тебя, Ань, пиздец как, — хрипит он мне в ухо, обжигая дыханием. — Ты моя, слышишь? Никому не