Развод. Пусть горят мосты - Стася Бестужева

— У меня больше нет вопросов к свидетелю, — сдается он наконец.

— Свидетель может быть свободна, — говорит судья.

Встаю, направляюсь к выходу. У двери оборачиваюсь и в последний раз смотрю на Павла. Он сидит, опустив голову, изучает свои руки. Сломленный, уставший мужчина, который потерял все — семью, бизнес, репутацию, будущее.

Жалости не испытываю. Только усталость и желание навсегда забыть эту историю.

В коридоре суда меня ждет еще один сюрприз. У окна стоит знакомая фигура — элегантная женщина в дорогом пальто, с безупречной прической. Вероника.

Она выглядит по-прежнему ухоженной, но что-то изменилось в ее облике. Нет той хищной уверенности, которая читалась в каждом жесте полтора года назад. Есть усталость, разочарование.

— Елена, — говорит она, подходя ко мне. — Можно поговорить?

— О чем? — спрашиваю, настораживаясь.

— О том, что произошло. О Павле. О... ошибках, которые мы все совершили.

Идем в кафе напротив здания суда. Заказываем кофе, сидим молча несколько минут. Вероника выглядит так, словно подбирает слова для сложного разговора.

— Я ушла от него три месяца назад, — говорит наконец. — Когда стало ясно, что дело будет передано в суд, что бизнес рушится.

— И? — коротко спрашиваю.

— И поняла, что совершила ужасную ошибку. Не только разрушив вашу семью. Ошибку в оценке самого Павла.

Слушаю ее и пытаюсь понять, зачем она рассказывает мне все это. Что хочет получить — прощение? Понимание? Снисхождение?

— Елена, я... я хочу извиниться перед вами. Перед детьми. За то, что участвовала в этом кошмаре с поддельными документами, с попытками отобрать у вас Нику и Даниила.

— Извинения не вернут полтора года нервотрепки, — отвечаю жестче, чем собиралась.

— Знаю. И не прошу прощения. Просто хочу, чтобы вы знали — я поняла свои ошибки. Поняла, что Павел использовал меня так же, как использовал вас, детей, всех, кто был рядом.

— А дети как? — не могу удержаться от вопроса. — Как они перенесли то время, когда жили с вами?

Вероника опускает глаза, мешает ложечкой кофе.

— Тяжело. Особенно Ника. Она... она никогда меня не принимала. Всегда чувствовала фальшь. А Даниил плакал по ночам, звал маму.

Слова причиняют боль, даже спустя столько времени. Мои дети страдали, пока я боролась за право быть их матерью.

— Зачем вы мне это рассказываете? — спрашиваю.

— Не знаю, — честно отвечает она. — Может быть, чтобы вы знали правду. Чтобы понимали — не все было спектаклем. Я действительно пыталась полюбить ваших детей. Но любовь не приказ.

— А Павел? Как он переносит крах?

— Плохо. Очень плохо. Обвиняет всех вокруг — следователей, адвокатов, бывших партнеров. Всех, кроме себя. До сих пор не понимает, что сам создал эту ситуацию.

Допиваем кофе молча. Странная встреча — бывшая жена и любовница мужчины, который разрушил жизни обеих.

— Елена, — говорит Вероника перед уходом, — я слышала, что вы теперь в Петербурге, что у вас все хорошо складывается.

— Да, все хорошо.

— Я рада. Искренне рада. Вы заслуживаете счастья.

Расстаемся без рукопожатий, без обещаний встретиться еще. Просто две женщины, которые пережили одну и ту же драму с разных сторон.

Вечером звонят из Петербурга. Максим интересуется, как прошел день в суде.

— Все позади, — говорю, сидя в номере гостиницы. — Завтра оглашение приговора, но исход предрешен.

— Как ты себя чувствуешь?

— Пусто. Словно закрыла последнюю страницу очень длинной и очень грустной книги.

— А дети как? Переживают?

— Спрашивали, будет ли папа в тюрьме. Объяснила, что скорее всего получит условный срок, но работать по специальности не сможет.

— И как отреагировали?

— Ника сказала, что он сам выбрал такой путь. А Даниил... Даниил спросил, значит ли это, что мы точно не вернемся в Москву.

Разговор с сыном был болезненным. Восьмилетний ребенок еще не до конца понимает серьезность ситуации, еще надеется на чудесное воссоединение семьи.

— Что ты ответила?

— Правду. Что мы строим новую жизнь в Петербурге. Что у нас там дом, работа, друзья. Что иногда нужна смелость начать сначала.

— Мудро. А как ты сама? Готова к новому началу?

Вопрос застает меня врасплох. Готова ли? Или до сих пор оглядываюсь назад, цепляюсь за обломки старой жизни?

— Да, — отвечаю и понимаю, что говорю правду. — Готова. Более чем готова.

Утром следующего дня приговор оглашается в переполненном зале. Павла приговаривают к трем годам условно с запретом занимать руководящие должности в течение пяти лет. Мягкий приговор, учитывая масштабы махинаций, но Павел все равно выглядит сломленным. Понимает, что репутация разрушена навсегда, что в строительном бизнесе ему больше не место.

Когда судья зачитывает приговор, я смотрю на Павла и чувствую странную пустоту. Ни торжества справедливости, ни злорадства. Просто констатацию факта — история закончена, точка поставлена.

— Суд окончен, — объявляет судья, и люди начинают расходиться.

Павел поднимается из-за стола подсудимого, оборачивается. Наши глаза встречаются в последний раз. В его взгляде читается что-то похожее на раскаяние, но слишком поздно. Слишком много боли причинено, слишком много мостов сожжено.

Выхожу из здания суда под вспышками фотокамер журналистов. Несколько репортеров пытаются задать вопросы, но я прохожу мимо молча. Не хочу превращать семейную трагедию в публичное шоу.

На улице достаю телефон, звоню детям в Петербург.

— Мама! — радостно кричит в трубку Даниил. — Ну что там с папой?

— Все закончилось, солнышко. Суд вынес приговор. Папа останется дома, но работать ему будет сложно.

— А мы когда вернемся? — спрашивает сын, и в голосе слышится легкая тревога.

— Завтра вечером буду дома. Скучала по вам.

— Мам, — вмешивается в разговор Ника, — а можно я не буду больше встречаться с папой? Не хочу его видеть.

Вопрос сложный. С одной стороны, понимаю дочь — она пережила много боли от отцовских манипуляций. С другой стороны, не хочу лишать детей права на отца, каким бы он