ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов
Специальная статья Витберга и сегодня представляет наиболее завершенную работу, доказывающую фальсифицированный характер «Прутского письма». Эти доказательства исходили из анализа обстоятельств написания и отправки Петром I письма в Сенат и его содержания.
Витберг развил аргументацию Устрялова. Во-первых, считал он, письмо не могло быть адресовано Сенату в Санкт-Петербург, поскольку Сенат со времени его утверждения (февраль 1711 г.) и до апреля 1712 г. находился в Москве. Во-вторых, невозможно было в то время с берегов Прута за девять дней доехать до Москвы или Санкт-Петербурга. В-третьих, скептические соображения вызывает рассказ Штелина о «вернейших офицерах», из числа которых был выбран посыльный в Москву. Если это был русский, то как ему могли быть известны «все дороги и проходы» в незнакомой стране; если же это был местный житель, то каким образом он стал настолько «верным», что Петр доверил ему столь важный документ. Иначе говоря, Витберг вслед за Устряловым полностью опроверг рассказ Штелина об обстоятельствах и времени написания «Прутского письма».
Касаясь же содержания письма, Витберг, как и Устрялов, находит в нем целый ряд сомнительных данных. Прежде всего, Петру I не было смысла оправдываться перед Сенатом за положение, в котором оказалась русская армия на берегах Прута («без вины и погрешности нашей»). Далее, сравнивая «Прутское письмо» с письмом, действительно отправленным Петром 115 июля того же года, Витберг обнаружил ряд противоречий. Фраза письма-рескрипта Петра I от 15 июля («хотя я николи б хотел к вам писать о такой материи (то есть о встрече с турецким войском. – В.К.)» говорит, что прежде царь не уведомлял Сенат о создавшейся незадолго до этого ситуации. Письмо от 10 июля изображает положение русских войск отчаянным. Письмо же от 15 июля противоречит этому: «Господь бог, – пишет в нем Петр I, – так наших людей ободрил, что хотя неприятели выше 100 000 числом превосходили, но, однако ж, всегда отбиты были». Как и Устрялов, Витберг обратил внимание на отсутствие данных, позволяющих утверждать, что Петр I уже в 1711 г. не питал никаких иллюзий относительно царевича Алексея. Наоборот, в брачном соглашении Алексея Петровича с принцессой Шарлоттой Вольфенбюттельской (1711 г.) сказано, что их брак направлен и на «пользу, [к] утверждению и наследству российской монархии», то есть Петр I еще признавал Алексея своим наследником. Сам царевич, которому, конечно же, должно было стать известно это письмо, не говорит ни слова об этом документе после своего побега и во время следствия над ним. Между тем письмо могло бы являться в его руках сильным доказательством нелюбви к нему отца (Алексей же начало недовольства Петра I им относит ко времени после своей женитьбы). Царь, продолжает Витберг, не мог в письме написать членам Сената «выберите между собою достойнейшего мне в наследники», ибо ближайшие сподвижники Петра I (А. Д, Меншиков, Г. И. Головкин, П. М. Апраксин), которые, казалось бы, и должны были в этой ситуации претендовать на трон, не являлись членами Сената10.
Обратил внимание Витберг и на язык письма, который, по его мнению, не мог принадлежать Петру I, – это язык Штелина, сообщившего читателям о попавшем в его руки документе. Не согласен Витберг и с трактовкой письма Штелина. В его представлении письмо свидетельствует о «малодушии» царя, «невыдержанности его характера» в критический момент. «Необходимо допустить, – писал в другой статье Витберг, – что во времена Штелина и Щербатова ходило по рукам какое-то письмо, выдаваемое за письмо Петра, но оно было без признаков достоверности и подлинности, то есть было кем-то и с какою-то целью сочинено»11.
Аргументацию Витберга попытался опровергнуть Беляев. Он предложил разграничить «историю письма и вопрос о его достоверности». В первом случае Беляев по существу согласился с выводами Устрялова и Витберга. История письма, пишет он, возможно, недостоверна и даже полностью искажена. Но это искажение «нисколько не решает вопроса подлинности или подложности его».
Беляев считает, что «Прутское письмо» представляет собой «не приказания, а полномочия, на известный случай данные Сенату» (в случае гибели или пленения царя) – Петр I письмом своим «предоставлял своей дружине промыслить о себе». Противоречия «Прутского письма» Петра I и его же послания Сенату от 15 июля Беляев объясняет просто: когда беда прошла, царю не было никакого смысла в письме от 15 июля вспоминать о предшествующем послании, дававшем «случайное право» в решении вопроса о престолонаследии. Оба письма «примиряет» инструкция царя П. П. Шафирову, содержавшая условия, на которых Петр I был готов заключить мир с турками. «Рассыпаются в прах»(по словам Беляева, и доказательства Устрялова – Витберга об отношении Петра I к Алексею Петровичу. Последнему за границей было выгодно говорить, что недовольство им Петра I началось после его брака, поскольку Шарлотта Вольфенбюттельская была родственницей Карла VI. Не было у царевича нужды говорить об этом письме и во время следствия: ясно, что он знал о нем не от отца, а от какого-то другого лица, которое ему пришлось бы в таком случае выдать12.
Аргументации Витберга и Беляева с тех пор стали основой двух противоположных точек зрения на «Прутское письмо» Авторам, в той или иной степени касавшимся трагического эпизода Прутского похода русских войск, оставалось выбирать, к какой точке зрения присоединиться. Правда, еще в 1859 г. Г. 3. Грыцко в рецензии на статью Устрялова занял компромиссную позицию По его мнению, «трудно считать рассказ Штелина выдуманным, по крайней мере самим Штелиным Такие вымыслы, как анекдот Штелина, если только он вымышлен, нельзя считать ложью Это скорее удачно созданные народною фантазией поэтические образы, которые характеризуют иногда историческую личность метче и наглядней для всех, чем многие томы ученых сочинений» Признавая, таким образом, мифологический характер «Прутского письма», Грыцко тем не менее высказал критические соображения в адрес Устрялова и Витберга Посланный офицер, пишет он, мог очень спешить, используя для доставки письма самые отчаянные средства. Петр I, не видя достойного преемника в сыне, спешил женить его, чтобы получить наследника. Выражение «между собою достойнейшего» Грыцко трактует расширительно, включая сюда не только членов Сената, но все дворянское сословие. Трудно представить, продолжал он, чтобы в книге, посвященной императрице, да
