ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов
Вопрос в подлинности «Прутского письма» заново был рассмотрен уже в советское время историком Е. П. Подъяпольской. Точку зрения Витберга она сочла «бездоказательной», а анализ «Прутского письма», проведенный Беляевым, «блестящим». Подъяпольская, разделяя точку зрения Беляева, попыталась аргументировать ее новыми доказательствами. По мнению Подъяпольской, язык письма близок краткостью, выразительностью к языку Петра I. Книга Штелина, продолжает она, вышла при жиз-ни Щеабатова, который не опроверг ссылки на него автора и «тем самым подтвердил свою причастность к анекдоту о "Прутском письме"» Сам Щербатов не мог придумать этого письма, по-скольку он знал обстановку на Пруте лишь из рассказов своего отца участника Прутского похода, а «сочинить» такое письмо, судя по его литературному опыту, он не был способен. Подъ-япольская не видит в «Прутском письме» каких-либо противоречий с исторической ситуацией 1711 г Так, например, в письме говорится, что русская армия была окружена в четыре раза превосходящими неприятельскими силами. Первая реляция о Прутском сражении (25 – 28 июля 1711 г.) сообщала, что турки превосходили русских в пять раз В 1720 г в «Истории Свейской войны» было сказано, что турки превосходили русских «в семь крат». «Эта цифра, – замечает Подъяпольская, – нередко проникала в позднейшие издания "Прутского письма", по-видимому, как редакционная фантастическая поправка. Если бы письмо было сфальсифицировано в последние годы царствования Петра I или позже, в его текст неизбежно попала бы цифра "в семь крат"». Вслед за Беляевым Подъяпольская соглашается с тем, что необходимо различать рассказ о письме, который явно вымышлен, и текст письма. Штелин придумал этот рассказ, придал литературное обрамление оригинальному тексту письма, полученному от Щербатова14.
Готовя к публикации «Прутское письмо» в очередном томе «Писем и бумаг Петра Великого», Подъяпольская вновь вернулась к вопросу о его подлинности. Прежде всего, по ее мнению, к этому документу не следует предъявлять излишних требований с точки зрения языка и слога, поскольку перед нами всего-навсего перевод (с недошедшего русского оригинала) на немецкий и французский Далее Подъяпольская провела тщательный и всесторонний анализ содержания письма, сопоставила его с исторической ситуацией июля 1711 г. Она обратила внимание на то, что фраза письма о «полученных ложных известиях» находит подтверждение в «Поденной записке» Петра I и в одном из списков «Истории Свейской войны», где говорилось о лживости рапорта генерала Януса от 7 июля о переправе неприятеля через Прут и изобилии провианта в Валахии Находит подтверждение и сообщение Петра I о четырехкратном превосходстве турецких войск над русскими: в позднейшей реляции царя указывалось, что турок было 119 665 (не считая 70 000 крымских татар), а русских 38 246 Выражение письма «все пути к получению провианта пресечены» подтверждается свидетельством «Поденной записки» Петра I («провианта в той разоренной Волощской земле, почитай, ничего не сыскано») и одним из списков «Истории Свейской войны» («Во всем сем марше от Прута.. хлеба у наших ничего не было.,, иные полки от Днестра ни единова сухаря не имели, но питались скотом, который господарь волоской Кантемир присылал»). Следующему известию «Прутского письма» («иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения») Подъяпольская находит аналогию в «Поденной записке», где сказано. «…пришло до того: или выиграть или умереть». Фраза письма «Или что я впаду в турецкой плен…», по ее мнению, подтверждается письмом царя от 11 июля к Шафирову, отправлявшемуся на переговоры к туркам («И ежели подлинно будут говорить о миру, то стафь с ними на фее, чего похотят, кроме шклафства (то есть плена, рабства. – В. К.)»15.
Наконец, касаясь главного сюжета письма – передачи права выбора царя Сенату из числа его членов, – Подъяпольская полагает, что это не противоречит тем полномочиям, которые Петр I возложил на Сенат, отправляясь в поход. В указе Петра 1 от 2 марта 1711 г. предписывалось всякому сенатским распоряжениям быть «послушен так, как нам самому». Сравнив проект брачного договора Алексея Петровича, составленный в Вене, с окончательным текстом, принятым в Яворе, Подъяпольская обратила внимание, что в последнем Петр I исключил слово «государствование», уменьшив тем самым шансы своего сына и его супруги на наследование престола.
Как и Беляев, Подъяпольская согласилась с критикой рассказа о составлении и отправке «Прутского письма», хотя, по ее мнению, это «не решает вопроса о подложности или подлинности» документа. Не беспокоит автора и отсутствие подлинника письма – она повторила здесь соображение Соловьева, который полагал, что Петр I мог позже его уничтожить.
В заключение Подъяпольская признает, что у Штелина или Щербатова могли быть побудительные причины к изготовлению подделки. Но «обоим, особенно Штелину, не под силу было сочинить письмо, полностью соответствующее исторической обстановке, а князь Щербатов вряд ли позволил бы себе подлог царского письма»16.
Однако точка зрения Подъяпольской не только не встретила поддержки, но и вызвала серьезные возражения. С. А. Фрейгина, например, сочла неубедительными доводы Подъяпольской против авторства «Прутского письма» Щербатова, который «мог придать литературное оформление рассказу, услышанному им за столом у князя И. Ю. Трубецкого»17. Легендой, созданной самим Штелиным, считает этот документ и Н. И. Павленко18.
Читателю, вероятно, уже пора отдохнуть от сложных, даже запутанных аргументов сторонников и противников подлинности «Прутского письма» Петра I. Для автора же настало время подвести некоторые итоги бытования этого документа в общественном сознании на протяжении более двухсот лет и высказать свои соображения, в соответствии с которыми он включил рассказ о «Прутском письме» в книгу о подделках.
Прежде всего отметим, что, несмотря на разногласия, имеется общая точка зрения на рассказ Штелина об обстоятельствах создания и отправления «Прутского письма». Исследователи единодушны в том, что он – плод литературной фантазии Штелина. Оригинал письма, как свидетельствовал Штелин, ссылаясь на лова Щербатова, сохранился в Кабинете Петра I. Так как он не обнаружен, авторитет Щербатова является единственным аргументом в пользу подлинности «Прутского письма» Петра I и у Беляева, и у Подъяпольской, тем более что сам Штелин упоминает о том, как Щербатов «за несколько лет пред сим (то есть 1785 г.) выпросил у меня на короткое время для прочтения французский перевод (его книги. – В. К.) и оной недели через две возвратил мне со своим советом и желанием, чтоб я оной напечатал»19.
Однако со Щербатовым дело обстоит не столь просто. Во-первых, Штелин не пишет, что он яолучял копию письма непосредственно от него, говорит лишь, что
