Dux bellorum: средневековый правитель в бою - Камиль Фуркатович Ерназаров

и оребитами, в день всех святых 1 ноября 1420 г. войска Сигизмунда потерпели тяжелое поражение. 5 ноября 1420 г. победители издали манифест, обращенный ко всем жителям Чешского королевства. Целью этого текста был подрыв лояльности к монарху в тех вассалах Чешского королевства, которые все еще сохраняли ему верность, и на острие критики оказалось как раз поведение монарха в только что произошедшем сражении. Согласно манифесту, Сигизмунд «обозвал предателями панов, рыцарей и паношей чешского народа, послал их в бой, но спасти их не захотел, не посмел или не смог, так что привел к смерти до пятиста самых благородных». И победив в битве, мятежники-гуситы горько жалеют этих лоялистов, павших на поле боя — жалеют их как «родных нам чехов, убитых к гибели нашего чешского народа»[196]. В этом памятнике гуситской пропаганды воспроизведено то же самое представление, о котором было сказано в самом начале: король — плохой, потому что сам не принял участия в сражении, «не захотел, не посмел или не смог» спасти своих воинов, которые в иных гуситских текстах обычно проклинаются как «враги Чаши» (лат. calicis aemuli) и «хулители истины» (лат. veritatis blasphematores), но именно здесь на фоне негодного монарха — будучи теми, кого тот посылает в бой и кто умирает за него — они именуются и благородными, и родными. Важно, что эта сцена пренебрежения монархом собственной обязанностью сражаться в бою еще более усилена тем, что монарх сначала бранит своих рыцарей, а потом шлет их в битву. Вавржинец из Бржезовы, вставивший старочешскую версию манифеста в свою «Хронику», следующим образом интерпретирует ход сражения: Сигизмунд перед боем укорил в трусости и неверности предводителя моравской знати — гетмана Индржиха из Прумлова, когда тот пытался отговорить короля от наступления: «Я знаю, что вы, мораване — трусливы и мне неверны». На этот упрек Индржих и остальные мораване, сойдя с лошадей для пешего наступления, ответили собственным упреком королю — рыцарским сомнением в том, что монарх более храбр, чем они: «Вот уже мы готовы идти, куда прикажешь, и туда, где ты, король, не будешь!»[197]. Представитель противоположной стороны, придворный слуга Сигизмунда Эберхард Виндеке утверждает, что битва под Вышеградом сначала была проиграна войсками короля из-за внезапного бегства 1500 чешских рыцарей во главе с кутногорским минцместером, паном Микулашем Дивучком из Йемниште — и только после этого Сигизмунд подскакал к своим чешским вассалам, обвинив их в поражении: «Вы, чехи, поголовно еретики и предатели, если бы вы остались с нами, благочестивые люди и господа не погибли бы и сегодня Прага была бы нашей!»[198]. Понять, как это все происходило на самом деле, как в действительности вел себя Сигизмунд — это сложная задача, но сам факт обвинения королем вассалов Чешской короны правдоподобен, поскольку его зафиксировали обе стороны конфликта.

Прозаический памфлет «Упрек Чешской короны» из Будышинской рукописи

Второй раз тема поведения Сигизмунда в бою поднимается в Будышинской рукописи, содержащей поэтические и прозаические сатиры. П. Чорней и иные гуситологи привели аргументы в пользу того, что они были составлены пражанином Вавржинцем из Бржезовы[199]. В одной из сатир («Упрек Чешской короны венгерскому королю, что тот неправильно принял Чешскую корону и насилием продвигает себя в Чешском королевстве») Сигизмунд попрекается как раз за свою отстраненность от участия в бою. «Сражался ли ты вообще когда, чтобы с победой добыть короны?», — третировал монарха автор, объяснив «похотливой любовью к проститутке» то, что перед Никопольским сражением 1396 г. Сигизмунд «так обабился, что не посмел ни в доспех облачиться, ни осмотреть вражеские отряды»: итогом было то, что король позорно бежал, словно наемник, бросив «избранное стадо» своих воинов (аллюзия на Ин. 10:13)[200].

Надо сказать, что отрицательная взаимозависимость между храбростью монарха и его похотливостью была выражена в чешской литературе и прежде, а именно в уже упомянутой старочешской «Александреиде» конца XIII в., рыцарском эпосе. Там король Александр — христианский король, наставленный мудрым Аристотелем — проявляет исключительную воинственность, которая подается как позитивное качество: мотивом войны Александра является восстановление чести его собственной страны в войне с персидским правителем, который разграбил Грецию, когда после смерти отца Александра Филиппа она оказалась беззащитна. Война еще более оправдана противопоставлением христиан и язычников: с одной стороны — греческие крестоносцы с чешскими именами, с другой — персидские язычники, именуемые также и сарацинами. Эстетика эпоса построена на том, что Александр малым войском громит орды этих «нечестивцев». В свою очередь, этический императив, заложенный в «Александреиду», состоит в том, что справедливый монарх обязан неотступно следовать христианской вере и нравственности: непобежденный никем Александр побеждает себя сам тогда, когда сначала приносит жертвы идолу в Сивском оазисе, а потом приходит в Вавилон, где предается пьянству и блуду. В итоге автор утверждает, что этот «отдых» ослабил Александра: «В этом наслаждении, в этом блеске Александр ослепил свой разум, отдохнув тридцать дней и находясь здесь по собственной воле. Если бы кто-либо напал тогда на него, начал какую-нибудь войну, то Александр был бы гораздо слабее, чем мог бы себя полагать отдохнувшим»[201]. Здесь важно заметить, что и венгерский хронист XV в. Янош Туроци в числе причин ненависти венгерской знати к Сигизмунду, которые привели к аресту монарха в 1401 г., перечисляет через запятую печальный исход Никопольского похода против османов и то, что король после смерти своей жены — королевы Марии Анжуйской — «предался похоти, посвятив себя насильственному растлению дев» (лат. dissolutus in lasciviam, virginum violentae deditus corruptioni)[202]. То, что похотливость Сигизмунда венгерская знать не могла принять и воспринимать как данность, доказывает свидетельство очевидца — Эберхарда Виндеке: когда в 1415 г. Сигизмунд прибыл в Инсбрук, там во время танцев, которые устроил герцог Фридрих IV Габсбург, была похищена и изнасилована дочь некоего бюргера, и подозрение пало на Сигизмунда, которого видели там, где это произошло. И хотя впоследствии это не подтвердилось, венгерские господа — по выражению Виндеке — «усадили короля за разговор» и обвиняли его в жестких выражениях[203].

Почему в чешско-венгерском культурном пространстве похоть монарху не дозволяется? Чехов и венгров объединяет то, что у них были культы святых монархов. У чехов был святой князь Вацлав (ум. 935), соблюдавший целибат, т. е. монарх чистый телом. Вопреки тому, что в его ранних житиях конца X в. ("Crescente fide" и Легенда Гумпольда) нет свидетельств о его военных подвигах, начиная с XII–XIII вв. Вацлава уже воспринимают как военного патрона Чешского королевства. Продолжатели «Хроники» Козьмы Пражского пишут о видениях, которые были капеллану Виту перед битвой