Турецкие войны России. Царская армия и балканские народы в XIX столетии - Виктор Валентинович Таки

Политическая организация Османской империи отражала конфессиональную и этническую разнородность ее населения. Со времени османского завоевания Константинополя в 1453 году империя представляла собой совокупность конфессиональных общин (в XIX столетии называвшихся милетами), пользовавшихся значительной нетерриториальной автономией[25]. Несмотря на то что в современной западной историографии порой встречается представление об Османской империи как некоем прообразе мультикультурализма и культурного многообразия, необходимо подчеркнуть, что члены конфессиональных общин находились в весьма неравном положении. На протяжении столетий балканские христиане не имели права носить оружие, должны были спешиваться в присутствии мусульманина, не могли строить церкви, превышавшие по высоте соседние мечети, и в целом были поражены в правах. Они также платили большие налоги, наиболее важным из которых была джизья, или «налог за защиту», восходивший своими корнями к постановлениям пророка Мухаммеда в отношении «людей книги» (дзимми) – евреев и христиан. В то же время такой неоднозначный османский институт, как девширме, или «налог кровью», заключавшийся в отборе христианских мальчиков для янычарского корпуса, перестал существовать задолго до XIX века, в то время как с середины столетия вестернизирующие реформы султанов (известные как Танзимат, или реорганизация) провозгласили равноправие мусульман и немусульман, по крайней мере на уровне общего принципа[26].

Физическая география восточнобалканского региона соответствовала сложности его этноконфессионального ландшафта. В отличие от низменного и заболоченного северного берега Дуная, южный берег реки был, как правило, высоким и крутым, составляя тем самым естественную оборонительную линию, дополняемую несколькими османскими крепостями. Из них наиболее значительными были Видин, Никополь, Рущук и Силистрия. Область Добруджи, формируемая северным изгибом Дуная, его дельтой и побережьем Черного моря, защищалась несколькими второстепенными крепостями – Тульчей, Исакчей, Мэчином и Гирсовом. Крепость Варна была самым существенным османским оплотом на побережье. Вместе с Силистрией, Рущуком и Шумлой она составляла так называемый кадрилатер, или четырехугольник, являвшийся центральным элементом османской обороны на нижнем Дунае.

Балканские горы формировали вторую естественную линию обороны, проходившую с востока на запад на расстоянии сотни километров к югу от Дуная. Лесистые северные склоны этих гор делали турецкий термин «Балкан» (дословно: «гора, покрытая лесом») весьма уместным. К югу от Балканских гор находилась долина Марицы, протекавшей по диагонали с северо-запада на юго-восток вплоть до Адрианополя, после чего река поворачивала на юг и несла свои воды в Эгейское море. Южные склоны долины Марицы формировались Родопскими горами, простиравшимися вдоль северного побережья Эгейского моря. К юго-западу от Родоп находилась Македония, регион, который с конца XIX века станет предметом ожесточенного конфликта между болгарскими и греческими националистами[27]. К юго-востоку от Адрианополя смешанное болгарское, греческое и мусульманское население жило повсюду, вплоть до стен османской столицы Константинополя – города, который был столь же многоконфессиональным и полиэтничным.

Таков был этноконфессиональный ландшафт, в котором русская армия неоднократно сталкивалась с османскими силами в ходе войн XIX столетия. Изменяющиеся представления русских военных о балканском населении необходимо поместить в контекст превращения населения в важнейший фактор модерной войны, которое в свою очередь было тесно связано с процессом демократизации, инициированным Американской войной за независимость и Великой французской революцией.

***

Как только нация была провозглашена источником политической власти, важнейшим вопросом стало определение состава нации, поскольку именно от него зависело успешное преодоление противоречий или же их перерастание в открытый гражданский конфликт. По утверждению англо-американского социолога Майкла Манна, «темная сторона демократии» проявляется тогда, когда народ как источник власти идентифицируется с этническим большинством. Смешение суверенного «демоса» с преобладающим этносом приводит к исключению этнических меньшинств и создает базовые предпосылки для их изгнания или даже уничтожения. Радикализированные военным поражением или экономическим кризисом лидеры этнического большинства могут начать проводить смертоносную политику в отношении этнического меньшинства в том случае, если чувствуют угрозу с его стороны (или со стороны его внешних протекторов) и в то же время ощущают себя способными превентивным образом уничтожить это меньшинство. Именно это, согласно концепции Манна, происходило в случае практически всех этнических чисток и геноцидов, имевших место в XX веке[28].

Исследование Манна помогает понять последствия «демократизации» европейского способа ведения войны после Французской революции. Революционная мобилизация превратила в солдат всех мужчин, способных носить оружие, по крайней мере в принципе, и продемонстрировала ужасающий потенциал народной войны, проводимой самим народом и во имя народа[29]. Столкнувшись с этим явлением, европейские великие державы были вынуждены провести военные реформы, которые в конце концов породили массовые армии, состоящие из вооруженных граждан, сочетавших кратковременную срочную службу с длительным пребыванием в резерве. Тем самым был создан конкретный институт, в рамках которого армия идентифицировалась с народом, по крайней мере с мужской его половиной[30]. В то же время эти военные реформы поставили на повестку дня вопрос о тех группах населения (на территории вероятного противника или же на своей собственной), которые по различным причинам не могли стать частью данного народа и, соответственно, армии, которая с этим народом ассоциировалась.

Как только народ был переосмыслен как военная сила, военные стратеги перестали рассматривать в качестве нейтрального гражданское население территорий, составлявших театр боевых действий. Опыт Наполеоновских войн, особенно в Испании, части Италии, Германии и России, где французские армии встретили значительное сопротивление со стороны местного населения, заставил военных задуматься о способах нейтрализации потенциально враждебных групп[31]. Одновременно военные стали стремиться заручиться поддержкой потенциально благорасположенных к армии групп населения. В результате гражданское население вероятных театров военных действий превращалось в потенциальных жертв репрессивной политики военных властей, посредством которой последние стремились обеспечить благоприятную среду для действия армии. Осуществление такого подхода к населению стало возможным благодаря развитию военной статистики в постнаполеоновскую эпоху, характеризовавшуюся так называемым «статистическим бумом»[32].

Военные, безусловно, не были единственной профессиональной группой, проявлявшей интерес к статистике населения. На протяжении XIX столетия правительства европейских государств использовали статистическую информацию для определения религиозного, этнического и лингвистического состава своих граждан или подданных, с тем чтобы создать из разнородного населения монолитное национальное сообщество. Эта цель, однако, оказалась гораздо более достижима на западе Европы[33]. На востоке же старого континента неспособность имперских бюрократий ассимилировать разношерстное население выдвигала на первый план оборонительные соображения военных. Подобно своим французским и немецким коллегам, австрийские, русские и османские военные начали рассматривать всеобщую воинскую повинность как способ укрепить лояльность разнородных категорий населения и даже