Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис

Однако простой рост числа кооперативов и сумм их кредитования не означал ничего особенного для современников; гораздо важнее было то, для каких целей эти организации были предназначены и какую концепцию социально-экономической организации они собой представляли. Реформаторы призывали к широкому использованию ипотечного кредитования в кооперативах с целью воплотить в жизнь новое понимание крестьянства как потенциально зрелой части общества, способной вскоре присоединиться к не-крестьянам в виде группы собственников. Но к 1910 г. правительство и земства уже финансировали систему, для которой вопрос о собственности был иррелевантен. Проще говоря, залог недвижимости в существовавших кооперативах любого типа был незаконен. Каждый раз, когда одна часть правительства издавала какие-либо положения, содержащие хотя бы намек на разрешение залога крестьянских земель, другая часть кабинета во главе с Министерством финансов, не привлекая излишнего внимания к данным законоположениям, выпускала особые правила, которые их отменяли. Так произошло и в 1906 г., когда Указ от 15 ноября о залоге надельных земель был тут же снабжен правилами от 29 ноября и 11 декабря того же года, запрещавшими кооперативам закладывать какую бы то ни было крестьянскую землю. Когда Государственная Дума в июле 1912 г. приняла закон, который вроде бы допускал определенную возможность залога таких земель, Министерство финансов тут же недвусмысленно исключило из залога все имущество, составлявшее «необходимую» принадлежность крестьянского хозяйства. Сюда входили надельная земля (будь то выделенная или общинная), весь инвентарь, необходимый для производства и существования, а также большая часть вненадельных земель[224]. У реформаторов было достаточно аргументов в пользу взаимосвязи между земельной реформой и деятельностью кооперативов. Однако итог дебатов 1906–1910 гг. не позволял ни правительству, ни любому другому организатору кооперативов требовать залога недвижимости для крестьян[225]. Чтобы ни у кого не оставалось сомнений, в 1915 г. Сенат, высшая судебная инстанция империи после царя, подтвердил принцип неотчуждаемости крестьянских земель для всех без исключения кредитных учреждений[226].

Подобный исход спора означал, что правительство усиленно вкладывало деньги в концепцию финансово-экономической организации, которая в самих своих основах осталась переформированной. То же самое можно сказать и о другой значительной кредитной операции с участием крестьян, а именно о продаже земли через Крестьянский банк. Реформаторы с 1906 г. утверждали, что количественный рост крестьянского землевладения — не выход из положения; корень проблемы состоял в том, смогут ли крестьяне владеть землей на правах частной собственности и рисковать ею в закладных операциях со всеми вытекающими отсюда социальными и политическими последствиями. Крестьянский банк за период 1906–1915 гг. осуществил продажу земли на общую сумму около 1 млрд, руб., но эта недвижимость не могла быть использована ни в каких иных кредитных операциях. Множество инструкций приводили к тому, что даже Крестьянскому банку было чрезвычайно затруднительно возвращать просроченные ссуды или конфисковывать заложенное имущество у должников. Случаи аукционных распродаж Крестьянским банком десятков тысяч крестьянских земельных участков за долги предавались широкой огласке; однако за ними как ни в чем не бывало следовали оповещения о том, что лишь несколько сотен распродаж было доведено до логического конца: во всех остальных случаях крестьянам и представителям администрации удавалось прибегнуть к различным патерналистским механизмам, позволявшим несостоятельному должнику удержать за собой землю[227].

Что касается залога любых участков земли, находящихся в собственности крестьян, для получения ссуд на нужды мелиорации (что разрешалось Указом от 16 ноября 1906 г. и в законе, принятом III Думой в июле 1912 г.), то только правительство посредством Крестьянского банка могло практиковать подобные меры. Подобные операции с недвижимостью составляли до 4 % совокупной стоимости всех операций Крестьянского банка; ссуды, выданные под залог надельных земель, сами по себе составляли всего 1 % от всех ссуд, выданных с 1906 по 1915 г. (примерно 11 млн. руб.). Большинство из них досталось крестьянам-переселенцам, направлявшимся в Сибирь или Среднюю Азию, а не тем, что оставались в Европейской России[228]. Таким образом, как надельная земля, олицетворявшая собой самую суть проблемы, так и земля, приобретенная и находящаяся в личной собственности, оставались вне кредитной системы.

В целом созданная к 1914 г. кредитная система не была способна привести крестьян к кредитному рынку и связать их с более широкой (с точки зрения занятий или владения собственностью) категорией населения. Это была закрытая система, требовавшая специфических условий для своего развития, особых земель для залога и особых правил работы. Она имела мало общего с земельной реформой, задуманной в 1906 г., — поскольку изначально предполагала неотчуждаемость крестьянского имущества как отличительную черту принадлежности к сословию, — и таким образом являлась лишь новым изданием столь отличной от реформаторского замысла политики, сложившейся до 1906 г.

6. Аграрная политика — от интеграции к обособлению

Для Столыпина и Кривошеина кооперативы, обновленное землепользование и землевладение, а также увеличение государственных расходов на эти цели складывались в своего рода прообраз интегрированной системы, которая должна была быть бессословной по своей природе. Но их оппоненты были готовы согласиться только на систему всесословную — то есть такую, где правовые различия были скорее основой, а не целью или предметом правительственной политики. В этом смысле понятие «мобилизации» обманчиво как характеристика атмосферы споров того времени вокруг аграрного вопроса, ибо мобилизация отнюдь не занимала умы многих представителей бюрократии и дворянской аристократии: они скорее стремились конкретизировать и систематизировать понятие обособленности, хотя бы и посредством новых кооперативных учреждений[229]. Реформа местного управления и самоуправления, тогда же предложенная Столыпиным, предполагала, что волостное земство будет основано не на сословности, а на принципе частной собственности. Но и она была провалена все теми же представителями бюрократии и аристократии, во множестве заседавшими в консультативных и совещательных учреждениях при правительстве. Как и в спорах о формах собственности и кооперативах, чиновники и дворяне-землевладельцы отклонили основную идею о том, что крестьяне могут справиться со своими местными делами самостоятельно и не зависеть от образованной и богатой элиты общества. Они продолжали утверждать, что дворянство не может отдать один из последних исторических символов своего престижа и власти — право управлять местными делами[230]. Ни дворяне-землевладельцы, ни правительство не могли прийти к согласию по данному вопросу или проявить политическую волю и расширить сферу полномочий местных органов управления настолько, чтобы привлечь к работе крестьян — будь то политически через реформированное земство или социально-экономически посредством кооперативов. Вместо этого крестьянство стремились реорганизовывать в обособленных общинных и кооперативных учреждениях, при постоянном надзоре со стороны специально учрежденных, недосягаемых и всезнающих властей.

На финальной стадии дискуссии о земской