Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис
Защищавшие эти положения были правы, утверждая, что профессиональный персонал на местах несет с собой подрывную политическую программу. Профессионалы громогласно заявляли, что их подготовка дает им компетентность, а их наниматели имеют только власть; при этом разночинное социальное происхождение предоставляет им некоторую социально-политическую легитимность, о которой другие появляющиеся в деревне не-крестьяне могут только мечтать. Но «демократизм» этих верительных грамот был несколько умерен утверждениями тех же профессионалов, что они руководствуются научными знаниями там, где крестьяне опираются лишь на опыт. Это была мощная смесь из легитимности, власти и чувства миссии, которая побуждала с новой силой заявлять свое право на крестьян, — или, говоря словами ведущего агронома-теоретика своего времени А.В. Чаянова, на «умы и души» «темной людской массы»[232].
Глава IV
ГРАЖДАНЕ: ОТСТАЛОСТЬ И ЛЕГИТИМНОСТЬ В АГРОНОМИИ И ЭКОНОМИКЕ. 1900—1914
Разочарование, последовавшее за революцией 1905–1907 гг., вынудило новое поколение агрономов и экономистов отказаться от ряда слишком жестких антитез вроде свободы и угнетения, независимости и принуждения, демократии и диктатуры, правых и левых и обратиться наконец к достоверности и истинности «объективной науки»[233]. В этом их поддержали многие профессионалы-практики и общественные деятели — они дружно отреклись от сектантской кружковщины интеллигенции, усердно помогавшей вырваться на свободу неистовому крестьянскому бунту, которому, согласно распространенной в литературе телесной метафоре, не хватало «мозгов». Агрономы вскоре стали активно пользоваться другими бинарными оппозициями, основанными на представлениях о линейном времени, — например, такими, как отсталость и прогресс, тьма и свет, тело и разум, массы и интеллигенция, спонтанность и сознательность[234]. Профессионалы решительно помещали самих себя по одну сторону подобных оппозиций, а крестьян — по другую и считали аксиомой, что крестьяне — жертвы своего собственного невежества в не меньшей степени, чем гнета социально-экономической системы, — не способны членораздельно выразить свои интересы или сами совершенно неправильно их понимают. Из этого и исходила армия кооперативных деятелей, нагрянувшая в деревню после 1905 г. Оставаясь в границах образованного общества, они создали новый образ крестьянства и, вооружившись им, вступили в борьбу с дворянами-землевладельцами и чиновничеством за право говорить о «народе», выступать от имени «народа» и для «народа». Антитеза «государство и общество» не может удовлетворительно описать процесс подобного взаимодействия, и профессионалы редко помещали себя внутрь данного противопоставления. С другой стороны, вместо того, чтобы четко очертить профессиональную автономию, направленную против государства, агрономы последовательно и постоянно требовали, чтобы государство содержало их как представителей «народа» и выразителей его чаяний[235]. Их вызов был брошен не государству, а правящему режиму, социальной и политической системе, которая не признавала за ними в этом государстве место влиятельных, компетентных профессионалов. Важнейшим стал вопрос о том, кто будет определять положение и представлять остальному обществу те массы, которым не хватает «сознательности», которые не могут понять сами себя в более широком контексте исторического развития и совершенно не способны представить себя составной частью социума[236].
В этой атмосфере всеобщих споров и взаимоисключающих предположений агрономы и кооператоры совместно выдвинули притязания на осуществление особого типа власти в деревне[237]. Как и самопровозглашенная «демократическая интеллигенция», они четко отделяли себя и от привилегированных сословий и от крестьян при помощи «демократических» (в современном понимании этого слова) признаков — причем определяющим было скорее недворянское социальное происхождение, чем те или иные политические убеждения или стремление отождествить себя с крестьянами. Движимые идеалами «науки» и «знания», они исключали как крестьян, так и привилегированные сословия из числа тех избранных, кто «понимает», кто может «видеть» и кто «знает». В отличие от своих начальников и нанимателей, агрономы понимали реформирование деревни как социальный, а не как узкотехнический или экономический процесс. Столыпин и сторонники земельной реформы утверждали, что частная собственность создаст систему и соответствующую среду для отбора индивидуумов определенного склада и позволит им принять активное участие в работе новой системы, но агрономы видели себя в качестве прямой профессиональной власти над «всей массой»; при этом частная собственность должна была быть либо отвергнута как мешающая их власти, либо истолкована так, чтобы усилить их влияние в деревне. Часть земского дворянства, которая не приняла программу Столыпина и его реформы, также говорила о «массе в целом». Но для них было достаточно того, чтобы «масса» оставалась отдельным сословием, со своей собственной культурой и законами, даже не помышляя о вторжении в «общество» образованной и привилегированной элиты. Агрономы, напротив, говорили о «массе в целом», которая должна твердо придерживаться тех принципов гражданственности и цивилизованности (хотя и не обязательно воплощать их в себе), какие исповедовали сами профессионалы-интеллектуалы[238]. В отличие от Столыпина и земского дворянства, агрономы обещали себе и всем остальным «вспахивать» прежде всего умы, а не землю; они готовились «реорганизовать» всех крестьян в новое сообщество деревни, жизнь которого будет определяться и направляться первыми и единственными гражданами сельской России — профессионалами.
Конечно, агрономы, экономисты и кооператоры были преданы делу распространения технологии, техники в деревне и вообще улучшения хозяйства и материального положения крестьянства. В этом их планы совпадали с деятельностью других вовлеченных в аграрную политику социальных групп населения, которые стремились достичь
