Рассказы о временах Меровингов - Огюстен Тьерри
Фредегонда, может быть, раздосадованная ежедневно доходившими до нее известиями обо всем, что говорилось в городе, обнаружила нетерпение, заставившее ее выказать свой характер и уклониться от умеренности, которую она до того времени соблюдала. По ее повелению несчастный мастеровой наказан был плетьми, потом подвергнут другим истязаниям и, наконец, посажен в темницу, закованный по ногам и рукам[424]. Модест был из числа людей, в то время нередких, которые с безграничной верой соединяли восторженное воображение; убежденный в том, что страдает за правое дело, он ни минуты ни сомневался, что небесное всемогущество освободит его. Около полуночи два воина, стерегшие его, уснули, и он тотчас же с величайшим усердием начал молить Бога о ниспослании к нему в его несчастии святых епископов Мартина и Медара[425]. За молитвой его последовало одно из тех странных, но действительных явлений, которая наука наших дней тщетно пыталась истолковать, приписывая их действию восторженного состояния. Может быть, полное убеждение в том, что молитва его услышана, доставила пленнику необыкновенное приращение силы и ловкости и как бы новое чувство, более тонкое и могущественное, нежели другие; может быть, освобождение его было следствием только счастливого случая; но, по сказанию очевидца, он успел разорвать оковы, отворить двери и скрыться. Епископ Григорий, проводивший эту ночь в бдении в базилике Св. Медара, увидел, к великому своему удивлению, Модеста, вошедшего и просившего со слезами его благословения[426].
Слух об этом происшествии, переходя из уст в уста, еще более усилил волнение умов в Суассоне. Как ни было унижено, в общественном порядке того времени, сословие людей римского происхождения, однако в негодовании целого города, громко выражавшемся против гонения, замышленного на турского епископа, заключалось нечто такое, что должно было в высшей степени досаждать его противникам и даже действовать в его пользу на умы судей. Для отклонения членов собора от этого влияния, а может быть, и для того, чтобы самому удалиться от зрелища неприятной для него популярности Григория, Хильперик решил, что собор епископов и суд будут переведены в бренское королевское поместье. Он отправился туда со своим семейством в сопровождении всех епископов, уже съехавшихся в Суассон. Так как там не имелось церкви, а были только домашние молельни, то члены собора получили приказание заседать в одном из домов, может быть, в большом деревянном строении, которое дважды в году, когда король находился в Брени, служило местом народного собрания вождей, и свободных людей франкского племени[427].
Первое событие, ознаменовавшее открытие собора, было литературное, а именно присылка длинного стихотворения, написанного Венанцием Фортунатом и посвященного в одно и то же время королю Хильперику и всем епископам, собранным в Брени[428]. Необыкновенное положение, которое умом своим и уменьем уживаться создал себе этот итальянец, последний стихотворец высшего галло-римского общества, требует отступления от рассказа[429]. Родившись в окрестностях Тревизы, воспитанный в Равенне, Фортунат прибыл в Галлию на поклонение гробнице Св. Мартина; но как это странствование доставляло ему разного рода удовольствия, то он и не торопился его окончить[430]. Сходив на богомольев Тур, он продолжал странствовать из города в город, встречая всюду радушный и почетный прием со стороны богатых и знатных людей, которые любили еще блеснуть вежливостью и изяществом в обхождении[431]. Он обходил Галлию от Майнца до Бордо, и от Тулузы до Кельна, посещая на пути своем епископов, графов, герцогов, то галльского, то римского происхождения, и находил в них, по большей части, заботливых хозяев, а иногда и настоящих друзей.
Те, кого он оставлял после более или менее продолжительного пребывания в их епископском дворце, загородном доме или укрепленном замке, вели с ним с тех пор постоянную переписку, и он отвечал на письма их элегическими стихотворениями или описывал воспоминания и приключения своего странствования. Он рассказывал каждому о красотах природы или памятниках своей родины; описывал живописные местности, реки, леса, возделанные поля, богатство церквей, приятность увеселительных дворцов[432]. Эти описания, иногда довольно верные, иногда неопределенные и напыщенные, были перемешаны с приветствиями и лестью. Остроумный стихотворец славил в франкских владельцах их добродушный вид, гостеприимство, свободу изъясняться на латинском языке, а в галло-римских дворянах – их политическое искусство, тонкость ума, познания в делах и в правоведении[433]. К похвалам благочестию епископов и усердию их сооружать и освящать новые храмы присоединял он похвалы правительственным трудам их на благоденствие, украшение или безопасность городов. Одного превозносил за восстановление древних зданий, претории, портика, бань; другого – за отвод течения реки и прорытия оросительных каналов, третьего – за возведение цитадели, снабженной башнями и военными снарядами[434]. Надо признаться, что все это было отмечено признаками чрезвычайного упадка литературы, написано слогом небрежным и вместе с тем изысканным, наполнено неправильностями, ошибками и пустой игрой слов; но, за исключением всего этого, любопытно следить, как появление Фортуната в Галлии пробуждало в ней последний луч умственной жизни и как этот чужестранец делался общей связью между теми, которые в мире, склонявшемся к варварству, одиноко сохраняли любовь к словесности и умственным наслаждениям[435]. Из всех дружественных связей Фортуната самой пылкой и продолжительной была дружба его с женщиной, Радегондой, одной из супруг короля Хлотаря I, заключившейся тогда в монастырь, который она сама основала в городе Пуатье и где постриглась как простая инокиня.
Королева династии Меровингов в ожидании. С картины Ж.-П. Лорана, 1910 г.
В 529 году Хлотарь, нейстрийский король, соединился с братом своим Теодериком, шедшим войной на торингов или тюрингов, народ, бывший в Саксонском союзе, – соседний и враждебный австразийским франкам[436]. Тюринги были разбиты в нескольких битвах, храбрейшие из воинов их пали на берегах Унструдта[437]; страна их, опустошенная огнем и мечом, сделалась данницей франков, и победоносные короли поровну разделили между собой добычу и пленников[438]. На долю нейстрийского короля достались двое детей королевского рода, сын и дочь Бертера, предпоследнего короля тюрингов. Девочке (это и была Радегонда) едва было восемь лет от роду; но ранняя красота ее и приятность сделали такое впечатление на чувственную душу франкского владыки, что он решился воспитывать ее по-своему и взять со временем себе в супруги[439].
Радегонду тщательно берегли в одном из королевских теремов, в поместье Атье на реке Сомме. Там, по похвальной причуде своего властелина и будущего супруга, она получила не простое воспитание девушек германского племени, умевших только прясть
