Война за независимость Чили - Андрей Аркадьевич Щелчков

О’Хиггинс с самого начала обладал абсолютной властью. Он оправдывал ее ссылками на древний Рим, давший пример борьбы с внешними и внутренними угрозами. Именно диктатура объединяла граждан для общей цели. Это был его идеал правления. Об этом О’Хиггинс говорил в манифесте к нации после отплытия эскадры в Перу, когда перед страной, казалось, встали задачи созидательной работы[732].

18 мая была создана конституционная комиссия во главе со старейшим деятелем борьбы за независимость Мануэлем Саласом. Правительственная газета в связи с этим подчеркивала, что отличие свободного общества от тирании, от которой только что освободилась Чили, состоит в конституционном характере правления[733].

Создавая конституционную комиссию, О’Хиггинс строго предупреждал, что не собирается полностью доверяться конгрессу и демократическим процедурам, а сохраняет за собой право разрешать или нет те или иные вольности и свободы. В той же газете говорилось: «Верховный правитель напоминает, что ещё не стерлось из памяти чилийцев то зло, которое принес конгресс 1811 г., положивший начало гражданской усобице… Такие же несчастья принесли конгрессы в Мехико, Кундинамарке, Картахене, Каракасе». О’Хиггинс выразил надежду, что созванный конгресс будет способствовать согласию и собиранию общей воли нации. «Надо попытаться повторить мудрую модель США», — заключала газета[734].

Результатом работы комиссии М. Саласа стал проект конституции, представленный 8 августа 1818 г. О’Хиггинс не пожелал проводить обсуждения новой конституции, а по традиции приказал опубликовать ее текст и в каждом городе и поселке открыть книги подписи, одну за, другую против. В результате такого плебисцита не было ни одной подписи против[735].

Конституция объявлялась временной, и была введена в действие 23 октября 1818 г. после церемонии клятвы судей и корпораций. На церемонии выступил Хуан Эганья, который выразил точку зрения тех, кто хотел ограничить власть О’Хиггинса и надеялся, что конституция станет инструментом нахождения разумного равновесия и учета интересов элиты. Созыв конгресса должен был стать следующим этапом в формировании нового политического порядка. Пока же элита была удовлетворена созданием Сената. X. Эганья сказал: «Путь к свободе будет легок, если мы пройдем его без революций… Отсутствие законов ведет к разобщению и диктатуре, которые разрушают страну изнутри. Закон, конституция успокаивают страсти, удовлетворяют чаяния общества, восстанавливают в государстве право и порядок»[736].

Новая конституция наделяла практически неограниченными полномочиями Верховного правителя (director supremo). При этом ни слова не говорилось о сроках этих полномочий. Как противовес его власти создавалась Палата депутатов, но тут же оговаривалось, что временно она будет заменена Законодательным сенатом из 5 человек, которые не избирались, а назначались самим Правителем[737]. Без согласия сенаторов нельзя было издавать законы, вводить новые налоги, объявлять войну и заключать мир[738]. Конституция 1818 г. мало что меняла по сравнению с колониальным режимом. Абсолютная власть генерал-капитана фактически переходила Верховному правителю, в то время как все остальные законы и кодексы испанской монархии продолжали действовать без каких-либо изменений. Суды подчинялись алькальдам и губернаторам.

Вместе с тем конституция все-таки декларировала равенство гражданских и политических прав, запрет рабства, свободу и неприкосновенность личности и собственности, которые нельзя нарушить кроме как по решению суда. Это было революционным изменением основ функционирования политического общества. Конституция гарантировала свободу прессы. Кроме того, политическая практика и необходимость постоянно контролировать вопросы войны с роялистами со стороны Верховного правителя, а также особенности характера О’Хиггинса привели к уменьшению объема полномочий, которыми он обладал по конституции. Постепенно большую роль в принятии решений и в управлении стали играть государственные секретари, министры правительства[739]. Все они были членами ложи «Лаутаро», являвшейся фактическим правительством Чили.

Господство ложи в политической жизни страны продолжалось до отплытия освободительной экспедиции в Перу, в которой приняло участие большинство «братьев». В 1820 г. О’Хиггинс освободился от опеки ложи, так как её основные лидеры отправились в Перу и не могли контролировать ежедневно и ежечасно действия чилийского правительства. По свидетельству полковника X. Викунья, тогда он услышал от О’Хиггинса фразу, что ложа три года давила всех своим игом[740].

Принятие конституции было результатом не только компромисса с чилийской элитой, желавшей большего участия в политической жизни, но и выражением республиканских убеждений самого О’Хиггинса и его ближайших сподвижников. Республиканские взгляды О’Хиггинса сформировались ещё во время его пребывания в Европе под влиянием Франсиско Миранды[741]. Вместе с тем его ближайший сподвижник и даже в некоторой степени начальник Сан-Мартин носился с бесплодной идеей установления монархических режимов в новых государствах Америки. При всем своем уважении и даже преклонении перед Сан-Мартином правитель Чили не только не поддержал эти фантазии своего друга и соратника, но сделал все возможное, чтобы не допустить обсуждения этой темы в прессе и даже в правительстве. О’Хиггинс говорил, что было бы печальным, если бы революция освобождения «свелась к простой смене династии»[742].

Для О’Хиггинса, как и для большинства чилийцев монархия ассоциировалась с испанским владычеством и тиранией. Само обсуждение подобных планов могло вызвать взрыв возмущения в стране. Хотя формально республика была провозглашена только в конституции 1823 г., а авторитарный режим сильно напоминал монархию, Верховный правитель отказывался следовать в русле монархических планов Сан-Мартина. В феврале 1822 г. от Сан-Мартина, уже ставшего протектором Перу, прибыла делегация, пытавшаяся убедить О’Хиггинса присоединиться к плану установления монархии в бывших колониях Испании. Сделать этого им не удалось[743].

В Южной Америке после Войны за независимость преобладали авторитарные тенденции, часто стали говорить о республиках без республиканцев. Появились такие конституции как Боливарианская 1825 г., которую можно квалифицировать как монархическую, но без монарха. Сходные процессы затронули Чили. Основной политической силой этого исторического периода были военные. У авторитарных правителей новых республик бывшей Испанской Америки, в том числе и у О’Хиггинса, отмечаются бонапартистские черты. О’Хиггинс отличался антиаристократическим эгалитаризмом и желанием проводить реформы в стране, но при сохранении почти абсолютной личной власти, или как это называют чилийские историки, при «министерском абсолютизме»[744].

Республиканизм означал новую форму легитимации власти, не связанную с религиозными понятиями данности свыше и религиозного почитания «Богом данного» монарха. Формирование новых национальных государств в бывших колониях требовало полной смены ценностных ориентиров и принципов легитимации. В их основе лежал принцип территории, а не традиционные династические связи, феодальная верность и личный вассалитет. Другим важнейшим принципом был народный суверенитет как основа легитимации любой власти. Отказ от религиозного почитания власти и от признания её божественного происхождения в совокупности с другими принципами логически вели к республиканизму как основе государственного строительства. Важнейшим фактором новой ситуации было обязательное появление полноправного гражданина, осуществлявшего свои политические