Поэзия матросской революции - Владимир Виленович Шигин
Широколиц, скуласт, угрюм,
Голос осиплый, тяжкодум,
В кармане – браунинг и напилок,
Взгляд мутный, злой, как у дворняг,
Фуражка с лентою «Варяг»,
Сдвинутая на затылок.
Татуированный дракон
Под синей форменной рубашкой,
Браслеты, в перстне кабошон,
И красный бант с алмазной пряжкой.
При Керенском, как прочий флот,
Он был правительству оплот,
И Баткин был его оратор,
Его герой – Колчак. Когда ж
Весь черноморский экипаж
Сорвал приезжий агитатор,
Он стал большевиком, и сам
На мушку брал да ставил к стенке,
Топил, устраивал застенки,
Ходил к кавказским берегам
С «Пронзительным» и с «Фидониси»,
Ругал царя, грозил Алисе;
Входя на миноноске в порт,
Кидал небрежно через борт:
«Ну как? Буржуи ваши живы?»
Устроить был всегда непрочь
Варфоломеевскую ночь,
Громил дома, ища поживы,
Грабил награбленное, пил,
Швыряя керенки без счёта,
И вместе с Саблиным топил
Последние остатки флота.
Так целый год прошёл в бреду.
Теперь, вернувшись в Севастополь
Он носит красную звезду
И, глядя вдаль на пыльный тополь,
На Инкерманский известняк,
На мёртвый флот, на красный флаг,
На илистые водоросли
Судов, лежащих на боку,
Угрюмо цедит земляку:
«Возьмём Париж… весь мир… а после
Передадимся Колчаку».
В стихотворении М. Волошина нет никаких метафор и иносказаний. Он рисует портрет с натуры и показывает революционного матроса таким, каким видел его в Крыму в годы Гражданской войны. Надо ли говорить, что, пережившего несколько массовых казней, устроенных черноморскими матросами, Волошин являет нам образ полупьяного («взгляд мутный») патентованного убийцы и садиста («на мушку брал да ставил к стенке, топил, устраивал застенки»). Не случайно же у матроса в кармане, наряду с браунингом, имеется и бандитский заточенный напильник!
Помимо этого Волошинский матрос предстает еще и омерзительным мародером («громил дома, ища поживы, грабил награбленное…»). А чего стоят «браслеты, в перстне кабошон и красный бант с алмазной пряжкой»!
При этом в данном описании нет никакой аллегории! Все это Волошин видел собственными глазами.
При этом, обвешанные золотом и прочими побрякушками матросы, были тогда скорее нормой, чем исключением. Из воспоминаний генерал-лейтенанта М.Д. Бонч-Бруевича о матросском отряде Павла Дыбенко в 1918 году под Нарвой: «Отряд Дыбенко был переполнен подозрительными „братишками“ и не внушал мне доверия; достаточно было глянуть на эту матросскую вольницу с нашитыми на широченные клеши перламутровыми пуговичками, с разухабистыми манерами…» Что перламутровые пуговицы на клешах, что красный бант с алмазной пряжкой – стиль везде един и это стиль мародера-анархиста.
При этом М. Волошин прекрасно понимает, что его матрос вовсе не идентичен Советской власти и не является ее олицетворением. Он сам по себе. А потому, получив все, что только желал, и став начальником «с красной звездой», матрос уже мечтает о том, как бы снова переметнуться к Колчаку, чтобы продолжить столь полюбившуюся ему бузу.
В антологии революционной морской поэзии еще одним совершеннейшим особняком стоит и «революционное стихотворение» Николая Тихонова «Баллада о гвоздях».
В советское время не было такого школьника, который не знал бы этого стихотворения из школьной программы и в особенности знаменитого заключительного двустишья:
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей…
«Баллада о гвоздях» традиционно считалась и до сегодняшнего дня считается едва ли не самым революционным морским стихотворением, «стихотворением о революционном долге». Именно они (моряки революции), якобы, и есть те самые «гвозди», крепче которых в мире ничего не существует. Но так ли это? На сам же деле, при внимательном прочтении баллады, возникает много вопросов, которые никак не укладываются в революционную схему. На самом деле текст баллады более чем странен. Итак, вспомним его еще раз:
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
«Команда, во фронт! Офицеры, вперед!»
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
«С якоря в восемь. Курс – ост.
У кого жена, брат —
Пишите, мы не придем назад.
Зато будет знатный кегельбан».
И старший в ответ: «Есть, капитан!»
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
«Не все ли равно, – сказал он, – где?
Еще спокойней лежать в воде».
Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасенных нет».
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
Да, автор утверждал, что написал свою балладу где-то в промежутке между 1919 и 1922 годами. Согласимся, что время написания баллады – это самое революционное время, однако на этом вся революционная составляющая баллады и заканчивается. Во-первых, в произведении нет упоминания, ни о революционных матросах, ни и о каких-либо матросах вообще. Более того, обреченным на смерть экипажем корабля командуют не комиссары, а старорежимные офицеры, а руководит всей самоубийственной операцией самый настоящий адмирал.
Но и это не все! В «Балладе о гвоздях» нет даже признака национальности моряков, а слово «кегельбан» вообще уводит куда-то из России в буржуазную Европу. С одинаковым успехом балладу можно соотносить с подвигами английских, французских или немецких моряков в годы Первой мировой войны. Из текста баллады не ясно даже, во имя чего погибли храбрые моряки! За «знатный кегельбан» или все же за революцию? Поэтому, в принципе, балладу можно трактовать, как кому вздумается, и как героизацию жертвенности или, наоборот, как признание бессмысленности человеческих жертв на войне.
А совершенный подвиг можно считать, как подвигом во имя революции, так и подвигом во имя контрреволюции. Кстати, въевшиеся в память строки: «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей» могут быть
