Ночные кошмары: Нарушения сна и как мы с ними живем наяву - Элис Вернон
Джексон создавала свои произведения под влиянием собственных парасомний. Она имела особую предрасположенность к лунатизму и всю жизнь интересовалась снами, видениями и галлюцинациями, что обусловило ее увлечение сверхъестественным. В своей лекции «Как я пишу» она рассказала историю создания «Призрака дома на холме»:
Прошло две недели, как я приступила к написанию книги. У меня никак не получалось добиться в ней гармонии, и я не могла подобрать подходящее имя для второстепенного женского персонажа. Однажды вечером я занималась книгой несколько часов кряду, печатала, ворчала, швыряла на пол страницы и наконец решила: все, хватит! Сказала мужу, что с книгой придется повременить, возможно, даже взяться за другую, а к этой больше не возвращаться, и в расстроенных чувствах отправилась спать.
На следующее утро, подойдя к своему столу, я обнаружила лист бумаги для пишущей машинки; его взяли из стопки с края стола и положили прямо посредине. На листе было написано: «О нет, нет, Ширли, Теодора не умерла». Почерк был мой, но писала я будто в темноте.
Я всегда ходила во сне, но так испугалась, по-моему, впервые. Мне пришла мысль, что лучше уж работать над книгой во время бодрствования, ведь иначе все закончится тем, что я стану писать во сне. Я села за машинку и принялась за работу так, будто за мной кто-то гонится, хотя на самом деле я думаю, мне это вовсе не показалось. С тех пор, слава богу, книга пишется как по маслу, и Теодора выходит весьма неплохо[30].
Неизвестно, все ли здесь правда. Как мы уже поняли, истории о нарушениях сна зачастую изменяют и приукрашивают, чтобы было поинтереснее. Но я уверена, что доля правды тут есть: в значительной мере опыт хождения во сне связан с обнаружением наутро посланий – не обязательно в письменном виде. И они могут быть довольно зловещими, как и описывает Джексон. Вы и представить не можете, на что вы способны, – эта тревожная мысль больше всего гнетет в «Призраке дома на холме» и других ее произведениях.
Случай из жизни Ширли Джексон будто возвращается к паранормальным мотивам в историях о лунатизме позапрошлого века. Возможно, многочисленные сомнологические клиники, возникшие в 1950-х гг., и стремительное развитие нейробиологии пролили столько света на темные стороны сна, что для Джексон ощущение тайны и ужаса было утрачено. Но вопреки этим новым представлениям о сущности сна произведения Джексон обращаются к потаенным уголкам человеческого разума.
Сомнамбулизм подразумевает потерю контроля над собой, контакт с другим, возможно, неприятным «я», активизирующимся по ночам. В этой главе мы уже рассматривали истории, в которых люди бывали встревожены, когда узнавали, что они ходят во сне. Меня это тоже пугает.
* * *
Самоконтроль для меня очень много значит. Я пытаюсь вести себя более спонтанно, но все же мне спокойнее, когда я четко знаю, что делаю и куда иду. Мне нравится выпить холодного пива с коллегами летним вечером на набережной или немного виски на Рождество, но ощущение, что я пьяна или даже в легком подпитии, я не выношу. Еще я стесняюсь того, как говорю. Я часто запинаюсь, словно мои язык и мозг работают не синхронно, и порой это мешает мне высказать мнение или поддержать дискуссию – я знаю, что у меня есть хорошая идея, но лучше бы я могла вложить ее прямиком в головы собеседников, а не спотыкаться на каждом предложении, как ребенок во время бега в мешках на спортивном празднике. Наверное, преподавание в некоторой мере решило проблему, но, если за вечер я выпиваю больше двух бокалов, моя речь становится невразумительной, отчего я сильно нервничаю и смущаюсь. Ровно то же я испытываю от хождения во сне: я утрачиваю контроль над действиями и словами, но зачастую улавливаю достаточно, чтобы понять, что сделала или сказала что-то несуразное.
Хотя эпизоды лунатизма у меня сейчас не так часты и опасны, как в детстве, я регулярно замечаю, что разговариваю во сне: немного, просто выдаю слово или фразу, но от звука своего голоса просыпаюсь. Ночуя у родителей, я всегда чувствую себя неловко, если понимаю, что разговаривала во сне. В темноте я напряженно прислушиваюсь, не заметили ли родители, что Элис снова взялась за старое.
* * *
Все истории о лунатизме, которые мы рассмотрели в этой главе, объединяет чувство тревоги и страха, что тайное станет явным. Сомнамбулы не доверяют сами себе. Не доверяют им и те, кто за ними наблюдает. Например, девушка-сомнамбула одновременно воплощает в себе пугающую двуликость и манящий образ неземной женщины. Легенды о юных красавицах, покорно бредущих в опасные места, вызывали особый интерес у читателей Викторианской эпохи. Эту тенденцию подпитывало увлечение смертью и спиритизмом: сомнамбула ходила по тонкой грани между сном и бодрствованием, между жизнью и смертью. В художественных произведениях это состояние стало сюжетным ходом. Как призраки совершают одни и те же действия в своем обиталище, так и лунатики ходят знакомыми маршрутами и открывают наблюдателю то, что вытесняют в подсознание, когда бодрствуют. Это единственная не связанная с фазой быстрого сна парасомния, которая сплошь и рядом используется в повествованиях. И сам кровожадный лунатик, и болезненное любопытство к чужим делам, необходимое для наблюдения за его действиями, – все в этой парасомнии служит отличным материалом для создания триллера.
Несмотря на пугающий внешний вид, сомнамбулы часто встречаются в мелодраматических, но при этом достаточно реалистичных историях. Другие же нарушения сна – особенно те, что вызывают галлюцинации, – оказывают гораздо более спекулятивное воздействие на воображение. Они веками одолевали людей и способствовали появлению бесчисленных историй о привидениях и рассказов о якобы настоящих встречах со сверхъестественным. В следующей главе мы рассмотрим расстройство сна, называемое гипнопомпическими галлюцинациями, – очень яркий и зачастую пугающий опыт встречи в спальне с чем-то, чего там быть не должно.
Глава 3
Призраки в спальне
В июле 2018 г. в течение недели каждую ночь у моей кровати появлялась женщина. Это было в тот период, когда я переезжала из одной аберистуитской квартиры в другую. В первую ночь женщина стояла у изножья, рядом с ней – мальчик. Одеты они были по-викториански: ребенок в коричневой жилетке, женщина в белом капоре, светившемся в темноте. Ни одна из фигур не выглядела угрожающе, но все же я перепугалась до смерти. Той теплой ночью я запуталась в тонком одеяле и изо всех сил старалась высвободиться. Дрожа, я отодвигалась назад, пока не уперлась спиной в деревянное изголовье. Спустя мгновение обе фигуры исчезли.
Следующей ночью она пришла вновь. На этот раз одна. До конца недели мальчика я больше не видела. Но женщина при каждом новом появлении казалась больше и сильнее.
В последнюю ночь я очнулась в доселе незнакомом состоянии дезориентации. Женщина снова была в моей спальне. Но не на обычном месте – не у изножья кровати. Она стояла прямо надо мной. Ее волосы насыщенного цвета, словно красное вино, разлитое по дубовой столешнице, свисали надо мной и выглядели безжизненными. На меня хлынула волна воспоминаний о событиях, начавшихся задолго до той недели; казалось, я знакома с ней с тех пор, как тремя годами ранее переехала в эту однокомнатную квартиру. И появилось ощущение некой предыстории и связи, которая вот-вот должна оборваться. В течение целой недели она замечала, как исчезают мои книги, как пустеют ящики и шкафы, как пропадает обувь, стоящая у двери.
Она не хотела, чтобы я уезжала.
Эта догадка выглядела убедительной и реальной – столь же реальной, как мой адрес или дата рождения. Всего несколько мгновений мы смотрели друг на друга, и вот уже я в плену наваждения.
