По орбите - Саманта Харви

снится. Этой ночью он спит на редкость глубоко, крепко и без всяких мыслей. Дыхание и сердцебиение спокойные и ровные, морщины на лице разгладились, его «я» — это только тело, бурлящее скопление его атомов, беспечная сумма всех его частей, словно он знает, что там, снаружи, Земля продолжает непрерывно вращаться и открывать саму себя, а потому ему нечем заняться. Кажется, сейчас он проснется и скажет: наша жизнь здесь неописуемо тривиальна и в то же время исполнена смысла. Монотонна и в то же время беспрецедентна. Мы чрезвычайно важны и в то же время абсолютно смехотворны. Взобрались на вершину только для того, чтобы обнаружить, что наши достижения практически ничтожны и что понять это — величайшее достижение каждой жизни, которая сама по себе не значит ничего и в то же время намного больше, чем все прочее. От пустоты нас отделяет какой-то тонкий слой металла; смерть очень близка. А жизнь — она повсюду, повсюду.

Виток 15

От антарктического шельфового ледника они проплыли сквозь темноту на северо-восток, пересекая просторы неизведанного ничего. Все спят. Внизу скользит Индийский океан, а весь прочий мир, кажется, его нисколько не беспокоит. На то, что под ними крутится планета, сейчас намекают только блеклая оранжевая линия атмосферы да Луна, такая близкая и надежная. При этом сквозь атмосферу видны звезды, и возникает ощущение, словно этот внешний край Земли сделан из стекла или что планета накрыта стеклянным куполом. И пока их корабль движется по орбите навстречу непрерывно обновляющемуся горизонту, кажется, что миллиарды звезд с шипением устремляются далеко ввысь.

Может быть, в мире нет ничего, кроме этого корабля, бесшумно скользящего вокруг невидимой скалы? Вероятно, именно так рассуждали первооткрыватели, блуждая в слепой тьме морей, находясь за много месяцев и тысяч миль от берега, в существовании которого не были уверены: они ощущали такую близость с Землей, точно были единственными людьми в целом свете, и это ощущение дарило им краткие мгновения умиротворенности.

На часах здесь, наверху, начало четвертого. Там, внизу, в десятках и сотнях миль друг от друга, медленно пульсируют ослепительные молнии, и атласная тьма становится молочно-белой от грозовых облаков. Приближается экватор. Он несет с собой пронзительно яркую звезду, необъятный Вифлеемский свет. Скорее это свет тянет их за собой, нежели они следуют за ним; волна рассвета смывает ночь в сторону хвоста корабля, а облака (остатки завершившегося тайфуна) вытягиваются ввысь вихревыми пиками фиолетового и персикового цвета.

Внезапный дневной свет оглушает, будто удар сотни литавр. Через несколько минут они оставляют позади океан; над Мальдивами, Шри-Ланкой и оконечностью Индии спеет утро. Мелкие отмели и песчаные пляжи Маннарского залива. По правому борту — берега Малайзии и Индонезии, где песок, водоросли, кораллы и фитопланктон окрашивают воду в переливчатые зеленые тона, но уже через мгновение на горизонте повисают неспокойные облака недавнего шторма, идиллический вид становится тусклым и тревожным. По мере подъема к восточному побережью Индии облака редеют; утро крепнет, уверенно воцаряется на короткое время, а на Бенгальский залив уже наползает туманная дымка, легкие облака бессчетны; заиленное устье Ганга открывается в направлении Бангладеш. Умбровые равнины и охристые реки, бордовая долина тысячемильной горной гряды. Гималаи — крадущийся иней; Эверест — едва различимая точка. По другую сторону хребтов Тибетское нагорье густо разрисовывает свежей коричневой краской ландшафт, испещренный штрихами ледников и рек и пестрящий замерзшими сапфировыми озерами.

Вверху, по диагонали над величественными горами Китая, возникает едва различимое пятно ржавчины — необыкновенный осенний цветок долины Цзючжайгоу, за ней — пустыня Гоби. На первый взгляд она видится незатейливой, но если присмотреться, можно заметить бесстрашные мазки кисти художника, который замечает в песке движение вод, а в коричневом — проблески сине-зеленого, лилового, лимонного и малинового, наносит на засуху оттенки разлитой нефти, а каньоны превращает в перламутровые раковины. Корабль поднимается дальше, приближается к послеполуденной Северной Корее и устремляется выше, в сторону Хоккайдо. Япония — черточка, переходящая в многоточие. Одиннадцать витков и шестнадцать часов назад они миновали ее на спуске, теперь движутся мимо нее вверх, над рукавом русских островов, тянущихся вдоль Тихоокеанского хребта, скользят над Беринговым морем. Суша скрывается из виду изящно, будто шелковая нижняя юбка.

В эти минуты у них возникает ощущение, словно они покоряют континенты и взбираются на гребень Земли. Вверх и по еще одной широкой четкой дуге над северной частью Тихого океана. Хотя орбита обходит планету по прямой линии, вращение планеты создает впечатление, что орбита петляет вверх и вниз, на север и на юг, волнообразными движениями от края Полярного круга до южных морей. И сейчас, в самой северной точке, она снова опускается. Слева вдали блестит гладкий ломкий леденец, указывающий на местоположение Аляски. Безоблачная хрустящая карамелька из белой патоки. Когда южнее опять пасмурнеет, вид по ту сторону иллюминаторов превращается в текучий водоворот льдин и облаков. Длинный хвост полуострова Аляска. Беглый взгляд на сушу, фьорды и заливы. Горный хребет, напоминающий шипастую спину динозавра. Тающие льдины. Канадское побережье по левому борту смотрится не как побережье, а как материк, развалившийся на куски от удара кувалдой.

До прибытия сюда у них было ощущение, что существует некая другая сторона мира, нечто далекое и недосягаемое. Теперь же они видят, как континенты переходят один в другой, будто заросшие сады: Азия и Австралазия вовсе не разделены, а соединены островами, которые тянутся между ними цепочкой; Россия и Аляска находятся нос к носу, их разделяет лишь узкая лужица. Европа без всякой помпы перетекает в Азию. Континенты и страны следуют вереницей, Земля представляется бесконечной взаимосвязью всего и вся, эпической поэмой, состоящей из свободно слагающихся строк. Она не оставляет шанса на противостояние. И даже когда океаны приходят и приходят, приходят и приходят, будто где-то разматывается бесконечная катушка, и представление о суше, представление обо всем, что не является сверкающей синевой, тускнеет, и каждая страна, о которой ты когда-либо слышал, кажется, оскальзывается и падает в пещеру космического пространства, даже тогда ты не ожидаешь ничего другого. Ничего другого нет и никогда не было. Когда в иллюминаторе вновь показывается Земля, ты думаешь, надо же, точно пробудился от пленительного сна. А когда ее сменяет океан, говоришь себе, надо же, точно пробудился от одного сна посреди другого. Спустя какое-то время этих сновидений становится так много, что ты больше не можешь и не пытаешься отыскать выход, а просто паришь, крутишься и летишь на сто миль в глубь сна.

Внизу властвует ночь. На востоке горизонт начинает размываться. Сюда