По орбите - Саманта Харви
Иногда стремительность орбитальных витков утомляет и сбивает с толку. Они покидают один континент и через четверть часа оказываются над следующим, и порой им трудно отделаться от ощущения, оставленного предыдущим континентом, он повисает у них за плечами, вся эта жизнь, которая приходит и снова уходит. Континенты проносятся мимо, будто поля и деревни за окном поезда. Дни и ночи, времена года и звезды, демократии и диктатуры. Только ночью, во сне, и можно выбраться из этого вечного бегового колеса. И даже во сне вращение Земли ощущается так же явно, как присутствие человека, который мог бы лежать рядом с тобой. Ты просто чувствуешь ее. Чувствуешь все дни, пробивающиеся сквозь твою семичасовую ночь. Все мерцающие звезды, настроение океанов и перебежки света по коже. Если бы Земля на секунду остановилась, ты бы тотчас почуял неладное и проснулся в испуге.
Сорок минут назад был рассвет, а на востоке уже маячит ночная тень. Вроде бы ничего особенного, просто пятнышко по левому борту. Синее стало фиолетовым, только и всего. Зеленое стало фиолетовым, белое стало фиолетовым, Америка — ну или то, что от нее осталось, — фиолетовой. Нет, Америку больше не видно. Ночь расправила сине-зеленую ткань Земли. Они снова пересекают экватор с севера на юг, Луна тускнеет и делается на градус толще. Внезапно терминатор, словно рассердившись, стирает с лица Земли дневной свет, и звезды вспыхивают, как неизвестно откуда взявшиеся подснежники. Во сне экипаж вдруг ощущает тяжесть навалившейся ночи — огромную лампочку-планету кто-то выключил. Они погружаются в сон еще глубже.
Открытое море, южная часть Тихого океана у берегов Эквадора и Перу, Кито и Лима — предвестники появления суши. На тысячи миль вдоль побережья сверкают молнии, над водой колеблется след нимбового облака длиной около двух тысяч миль, по земле тянется горный вал протяженностью четыре тысячи миль. В самой непроглядной тьме, где нет городов, лежит лоскутное одеяло из оранжевых точек — это пылает тропический лес. Он горит до самого края Анд. Он простирается до востока Бразилии, до Парагвая и Аргентины, — орбита пролегает над континентом огня. Внизу, в Буэнос-Айресе, теснятся двенадцать миллионов человек, центр сменяют пригороды, сельскохозяйственные угодья, чернота, устье реки вливается в океан, а вскоре в поле зрения возникает Южный полярный круг.
Неповторимый Южный полюс, спрятанный во чреве Земли, сумеречно мерцает на фоне бескрайней ночи, однако здесь, в этих более северных широтах, небо густое и полное галактик. Ты смотришь прямо в сердце Млечного Пути, притяжение которого настолько сильно и неотвратимо, что ночью иногда мерещится, будто орбита оторвется от Земли и ринется туда, в эту глубокую, плотную массу звезд. Миллиарды и миллиарды звезд излучают собственный свет, так что язык не поворачивается назвать окружающее пространство темным.
Начинается длинный отрезок маршрута над Южной Атлантикой, примерно две тысячи миль до южной оконечности Африки. Если бы члены экипажа выглянули в иллюминаторы и их глаза привыкли к слабому свету, у них возникло бы не ощущение пустоты, а огромное утешение от чего-то, что им никогда не постичь и не понять. Затерянный посреди мира, их корабль какое-то время плывет сквозь эту ночь.
Вспыхивающие огни Кейптауна напоминают коготь, указывающий на начало — или конец — континента протяженностью в несколько тысяч миль. Корабль продвигается вдоль африканского побережья мимо Мозамбика, Танзании, Кении, Сомали. Пыльно-коричневая в лунном свете, Африка кое-где прикрывается облаками и вздрагивает всем телом от разрядов ярких молний. Городских огней почти не видно. Вот Мапуту и Хараре, вон там Лусака, впереди Момбаса, и каждый из этих городов смотрится горсткой золотых монет на отрезе гобеленовой ткани, их не соединяют ни освещенные фонарями дороги, ни городские агломерации. Слабая заселенность делает эти проваливающиеся в бездну земли бархатисто-прекрасными, ты чувствуешь, что вот-вот упадешь, но с каждой последующей секундой планета все больше становится похожа на саму себя, и вскоре ты движешься по ее следу через Аденский залив на Ближний Восток.
Огни Салалы на Аравийском море, электрический визг посреди мягко закручивающейся пустыни; если бы Абу-Даби, Доха, Маскат вошли в поле зрения минутой раньше, они украсили бы побережье, будто драгоценные камни, но время ночи истекло — снова восходит солнце, темноту пронзают серебряные копья. За то время, что члены экипажа находятся в космосе, по ту сторону иллюминаторов промелькнули тысячи рассветов, сотни рассветов они встречали воочию и, если бы сейчас не спали, непременно выплыли бы из кают и встретили еще один. Они не понимают, как такое возможно: вид за окном бесконечно повторяется и в то же время каждый раз — каждый раз! — рождается заново. Они подняли бы крышки с куполообразного иллюминатора и осознали себя одинокими головами и телами в космическом вакууме. Болтающимися в маленьком пузыре с пригодным для дыхания воздухом. Чувство благодарности было бы настолько всеобъемлющим, что они ничего не смогли бы с ним поделать, ни одно слово или мысль не смогли бы с ним сравниться, и они закрыли бы на мгновение глаза. Земля осталась бы на внутренней стороне век яркой и геометрически совершенной сферой, и можно было бы гадать, что это — остаточное изображение или проекция разума, который знает планету уже так хорошо, что способен нарисовать ее без подсказок.
Каждый восход солнца такой же необъятный и яркий, как все предыдущие, и от каждого у них замирают сердца. Каждый раз, когда тонкое лезвие света вспарывает темноту и выпускает Солнце, на мгновение оно остается безупречной звездой, а затем из него, точно из опрокинутого ведра, выливается, затапливая Землю, свет; каждый раз, когда ночь за считаные минуты становится днем; каждый раз, когда Земля ныряет в глубины космоса и из каких-то бесконечных запасов достает новый день, день за днем, день за днем, каждые полтора часа, — их сердца замирают.
Бледные рассветные города на берегу Оманского залива уже позади. Вот розовые горы, лавандовые пустыни, а впереди Афганистан, Узбекистан, Казахстан и тусклое круглое облако Луны. Иногда, пролетая над Казахстаном, им бывает трудно осознать, что оттуда они стартовали и туда же вернутся. Что единственный способ добраться домой — прорваться в атмосферу сквозь пламя, с почерневшими стеклами, и молиться, чтобы
