По орбите - Саманта Харви
Иногда Роману кажется, будто каждый виток орбиты вписан в его тело. Он находится здесь уже почти полгода и знает маршруты, по которым станция перемещается над Землей, знает последовательность витков, их повторяющийся узор. Даже сквозь сон он смутно ощущает блики солнца на золотых куполах тольяттинского собора — вспышку света, возникающую словно из ничего. Немного южнее лежит треугольник Волгограда, который космонавты и астронавты видят сверху, когда летят из Звездного городка в Казахстан на запуск; если видишь за иллюминатором самолета Волгоград, сразу понимаешь, что граница с Казахстаном уже близко и сейчас Россия, а вместе с ней все и вся останется позади.
Трещина, образовавшаяся с внешней стороны корабля, расширяется на один-два миллиметра. Рисунок разбегающихся от нее бороздок чем-то напоминает аэрофотоснимок дельты Волги. Эта трещина расположена не так уж далеко от головы Романа, по ту сторону тонкой оболочки корпуса из алюминиевого сплава, и никакие заплатки из эпоксидного состава или каптоновой ленты не сдержат ее разрастания. Давление в российском модуле падает минимально, едва заметно, недостаточно сильно, чтобы сработали датчики, и стрелки на часах продолжают описывать круги, отсчитывая время, оставшееся до пробуждения и резкого наступления нового дня, стремительного и рукотворного.
Если пересечешь корабль по всей его длине до хвостовой части, через люки, которые становятся все уже, а модули все старее, и заберешься сюда, в самый конец, в этот изношенный советский бункер, где спят Антон и Роман, ты увидишь стол с неубранными остатками ужина (дурная привычка членов экипажа — вечно откладывать уборку на завтра) — несколько ложек, пристегнутых с помощью липучек, рядом с ложками — два вакуумных пакетика из-под оливок, набитых забрызганными борщом салфетками, четыре лениво вращающиеся в воздухе крошки от медовых сот, временно пойманных в ловушку равнодействующих сил: вентиляционная система модуля толкает их в одну сторону, вентиляционная система корабля — в другую; внизу к стене прикреплены запечатанные пакеты с хлебом в кубиках.
На стене, на расстоянии вытянутой руки от парящих крошек висит фотография Сергея Крикалёва — худощавого, аккуратного и загадочного, с небольшими ушами, голубыми глазами и слегка меланхоличным выражением лица, напоминающим улыбку Джоконды. Именно он, Крикалёв, был одним из первых людей на этом корабле, и именно он первым включил свет, который проник сквозь иллюминаторы в темную пустоту вокруг.
Кажется, он знает: что-то подходит к концу, как всегда непременно заканчивается что-то хорошее — распадом и разрушением. Через эту орбитальную лабораторию, через этот научный эксперимент по тщательно контролируемому обеспечению мира прошло много астронавтов и космонавтов. Эпоха станции завершается. И завершается она стараниями беспокойного исследовательского духа, благодаря которому когда-то началась. Продвигаться дальше и глубже. Луна, Луна. Марс, Луна. Еще дальше. Человек не создан для того, чтобы стоять на месте.
Возможно, мы новые динозавры и нам следует быть осторожными. Но тогда, вероятно, вопреки всему, однажды мы переберемся на Марс, где создадим колонию бережных хранителей, людей, которые постараются оставить Красную планету красной; придумаем для нее флаг, которого нам так не хватало на Земле, и спросим себя, не потому ли она погибла, что у землян не было единого планетарного флага; оглянемся на бледно-голубую точку вдали, на нашу старую добрую самоисцеляюшуюся Землю, и спросим: помните? Вы слышали эти истории? Может, и вправду существует еще одна планета-родитель — Земля была нашей матерью, Марс или какая-то другая планета станет нашим отцом. В конце концов, не такие уж мы и сироты, замершие в ожидании.
Крикалёв смотрит сейчас со снимка так, как бог взирает на свое творение, — снисходительно-терпеливо. Человечество — это компания моряков, думает он, братство моряков в открытом океане. Человечество — это не одна нация и не другая, оно включает в себя всех людей, всех вместе, всегда, что бы ни происходило. Он сидит в безвременной неподвижности, внимая непрерывным восьмидесятидецибельным вибрациям модуля, а вокруг него продолжают сходиться легковоспламеняющиеся стенки, затянутые зеленой липучкой. День за днем, неделя за неделей трещина на стенке корабля расширяется, и улыбка Крикалёва выглядит все более замечательной, все более божественной.
Да будет свет, кажется, тихо говорит он.
Около полусотни человек прячутся за алтарем часовни, которая словно присела на корточки среди деревьев. Паводковые воды достигают ее крыши. Кокосовая плантация в милю длиной, расположенная между часовней и побережьем, полностью затоплена, но благодаря создаваемому деревьями буферу часовня уцелела; на ее восточном фасаде, обращенном к океану, окон нет, а окна на других фасадах пока держатся. Двери часовни уже пострадали, но пока сопротивляются напору воды. Бетонные стены трескаются, однако не падают. Штукатурка кусками слетает с потолка под ссутулившиеся балки. Мертвая акула, покачиваясь, проплывает мимо самого высокого окна. Ветер стихает. Люди в часовне больше не слышат его хлестанья по крыше. Если здание простоит еще несколько часов, пока не спадет вода, они выживут. Они молятся.
Они склонны верить, что за их спасение отвечает Санто-Ниньо. Даже атеисты и не особенно религиозные люди сейчас так считают. Собравшись вокруг маленького вышитого изображения младенца Иисуса, они молятся часами напролет, отворачиваются от океана, который ломится в окна, шепчут, бормочут, жмутся друг к другу и полагают, что становятся свидетелями чуда. Они не знают, благодаря чему еще может устоять часовня. Это событие за гранью возможного. Неистовый тайфун уничтожил куда более прочные и высокие сооружения. Но если Санто-Ниньо в стеклянном ящике останется невредим, то и с ними все будет благополучно. Они сняли его с полочки, столпились вокруг и не смеют пошевелиться; ребятишки, громко плакавшие от страха, сейчас крепко спят.
Жена рыбака сидит, скрестив ноги, и держит одного ребенка на руках, другой прислоняется к ней сбоку. Третий и четвертый спят, свернувшись калачиком, положив головы на колени рыбака, его правая рука спокойно лежит на лбу одного, а левая — на лбу другого. Когда они бежали сюда, жену задел в плечо оторвавшийся лист металла; она терпит боль, не жалуясь. Часовню наполняет размытый неземной свет, пахнет морской водой и мокрой древесиной. Дети в безопасности. Обессилевшее море отдыхает. Ветер почти не дует.
Если смотреть из космоса, сейчас Филиппины и Индонезия окутаны прекрасными облаками, состоящими из множества вихрей и водоворотов, которые вскоре двинутся на запад. Тайфун ударился о землю и рассыпался. Деформированные наводнением острова стали меньше, чем были несколько часов назад. Худшее уже позади.
Яркий фронт немилосердной жары катится сюда с Тихого
