По орбите - Саманта Харви
Но она не жалуется. Боже, нет, она совершенно не жалуется.
На борту действует негласное правило: будьте тактичны друг с другом. Места для уединения тут практически нет, месяцами они живут бок о бок, каждый вынужден дышать воздухом, который другие уже успели вдохнуть и выдохнуть несчетное количество раз. Они стремятся не переходить Рубикон, за которым начинается личное пространство другого.
В идее парящей семьи, пожалуй, что-то есть, но в то же время они вообще ничем не напоминают семью, поскольку являются и чем-то гораздо большим, и чем-то гораздо меньшим. На эти несколько коротких месяцев в космосе они становятся друг для друга всем, потому что кроме них тут, наверху, никого нет. Они товарищи, коллеги, наставники, врачи, стоматологи, парикмахеры. Во время выходов в открытый космос, при запуске капсулы, при возвращении в атмосферу и в чрезвычайных ситуациях каждый из них — спасательный круг для другого. Кроме того, в глазах друг друга они являются представителями всего рода людского, каждый олицетворяет собой более миллиарда человек. Еще им приходится обходиться без всего земного — семей, питомцев, погоды, секса, воды, деревьев. Без прогулок. Иногда им хочется просто прогуляться, просто прилечь. Когда их одолевает тоска по людям или вещам, когда Земля кажется такой далекой, что они грустят дни напролет и даже вид заката над Арктикой не способен поднять им настроение, они должны заглянуть в глаза кому-нибудь из коллег на борту и отыскать там то, что поможет прийти в себя. Какое-нибудь утешение. Хотя не всегда. Вероятно, периодически Нелл вперяется взглядом в Шона и злится на него лишь за то, что он женат не на ней. Или Антон просыпается недовольный тем, что ни один из этих людей не является его дочерью, сыном, кем-то или чем-то дорогим ему. Так оно и происходит, а на другой день они смотрят в лицо одного из этих пяти человек, и там, в его улыбке, манере сосредоточиваться или есть, отражаются все и каждый, кого они когда-либо любили, все вместе, вот они тут, и человечество, сущность которого ограничивается сейчас этой группкой людей, перестает восприниматься как некий отдаленный вид с необъяснимыми отличиями, а становится чем-то близким и постижимым.
Они уже не раз обсуждали чувство слияния, которое испытывают здесь. Ощущение, будто они не могут отделить себя друг от друга и от корабля. Кем бы они ни были до прилета сюда, каковы бы ни были различия в их обучении, биографии, мотивах и характере, в какой бы стране они ни родились и насколько велики бы ни были конфликты между их нациями, хрупкая мощь космического корабля уравнивает всех. Они задают ритм движению и работе станции, кружащейся в идеально выверенном танце вокруг планеты. Антон — тихий, со сдержанным чувством юмора, сентиментальный, не стесняющийся слез во время просмотра кино и особенно во время любования видами, открывающимися из иллюминаторов, — сердце корабля. Пьетро — его рассудок, Роман (действующий командир, человек сведущий и умелый, может починить что угодно, управляет роботизированной рукой-манипулятором с миллиметровой точностью, играючи собирает и ремонтирует сложнейшие электронные устройства) — руки, Шон — душа (по общему мнению, Шон находится здесь, чтобы убедить их всех, что у них есть души), Тиэ (методичная, справедливая, мудрая и немного загадочная) — совесть, Нелл (с ее восьмилитровыми легкими ныряльщицы) — его дыхание.
Проходит какое-то время, и они дружно признают эту метафору идиотской. Бессмысленной. Тем не менее совсем выкинуть ее из головы не могут. Есть в стремительном вращении по низкой околоземной орбите что-то, что навевает им подобные ассоциации и побуждает относиться к экипажу как к единому целому, живой полноценной частью которого является этот огромный корабль. Прежде они полагали, что их будут пугать сам факт пребывания внутри сложной машины жизнеобеспечения и риск, что в случае отказа любой ее части им не уцелеть. Пожар, утечка топлива, радиация, столкновение с метеоритом — и все, экипажу конец. Находясь здесь, они продолжают испытывать те же страхи, но случается такое нечасто, и потом, все существа на свете живут в машинах жизнеобеспечения, привычно именуемых телами, и рано или поздно каждая из них выйдет из строя. К тому же, хотя движение их неповторимой машины сопряжено со множеством рисков, оно ограничено орбитой, а здесь неожиданностей раз-два и обчелся, все непредвиденное предвидено, наблюдение ведется круглосуточно, ремонт осуществляется тщательно, страховка продумана до мелочей, на всех поверхностях мягкая обивка, острых предметов мало, не обо что споткнуться, ничто не упадет. Словом, тут совсем не так, как на Земле, где свобода сопряжена со всевозможными угрозами, ведь человек перемещается по планете, как ему вздумается, никто за ним не следит, зато всюду подстерегают углы и края, высоты и дороги, оружие и комары, а еще инфекции, разломы ледников и хаотические перемещения восьми миллионов видов, борющихся за выживание.
Иногда им представляется, что они наглухо заперты в подводной лодке, которая в одиночестве рассекает глубины безвоздушного пространства, и тогда они начинают бояться, что, как только настанет время покинуть ее пределы, они почувствуют себя куда менее уверенно, чем теперь. Вернутся на Землю чужаками. Инопланетянами, которым предстоит найти себе место в безумном новом мире.
Виток 3, движение вниз
Представь себе дом. Деревянный дом на японском острове, стоящий невдалеке от берега. Дом с раздвижными бумажными дверями, выходящими в сад, и полом, устланным выгоревшими и вытертыми татами. Представь себе бабочку на кране кухонной раковины, стрекозу на сложенном футоне, паука, забравшегося в тапочку на веранде.
Представь себе старый деревянный дом с гладкими обветрившимися стенами. Влажность, жара и снег истрепали его, да и землетрясения не добавили устойчивости. Далее представь себе молодых мужчину и женщину, работающих в огороде у дома и ощущающих, как надвигается свинцовая тяжесть августовского неба. Тыквы растут хорошо, их много, каждая величиной с полную летнюю луну. Тишину нарушает только шум прибоя. Хотя нет, еще можно услышать сверчков, цикад, лягушек-быков, шорох, с которым женщина выпалывает сорняки, и протяжное «фу-у-ух», которое издает мужчина, когда ставит лопату и делает передышку.
Проследи смену времен года на протяжении многих лет, и вот уже мужчина втискивает свое скрипучее тощее тело в штаны и удивляется, как так вышло, что он постарел куда раньше жены, которая по-прежнему энергична и, кажется, не ходит, а порхает. Мужчина с трудом выделяет слюну, никто не говорил ему, что его кожа, рот и глаза так высохнут к старости, а уж с носом и
