По орбите - Саманта Харви

В этих чашках заключено человечество, говорит Антон Роману в российском лабораторном модуле. Вооружившись пипетками, они перемещают это человечество туда-сюда. Розово-фиолетово-красное скопление клеток когда-то было кожей людей — добровольцев, клетки кожи превратили в стволовые клетки, а те, в свою очередь, в клетки сердца. Образцы взяли у людей различных возрастов, происхождения и рас. Данное знание повергает Антона в тихое изумление, чего не скажешь о его коллеге, который, хотя и выполняет все положенные действия, относится к опытным образцам так же спокойно и без пиетета, как и, допустим, к электропроводке. У Антона эти клетки вызывают такой трепет, что во время работы с ними по его пальцам словно бежит тепло, даже жар. Все это многообразие живого, за которое он сейчас с волнением отвечает. Смотри, Ром, хочет он сказать. Тебе не кажется, что это абсурдное чудо? Все то, что здесь находится? Судя по лицу, Роман нисколько не волнуется, не трепещет от важности порученного им задания, не задумывается над высокими материями и говорит лишь, не знаю почему, но цвета в этих чашках всегда вызывают у меня голод. Момент проходит.

Роман и Антон наблюдают за клетками под микроскопом, фотографируют их и каждые пять дней обновляют среду, в которой они растут. В контейнере поддерживается температура в тридцать семь градусов Цельсия, процент углерода равен пяти, действует режим идеальной влажности и полной стерильности. Когда через две недели транспортный корабль полетит обратно на Землю, они отправят на нем эти клетки — груз, который, ничего не попишешь, более важен для человечества, чем их собственные жизни, имеющие в конечном счете не такое уж большое значение.

Приходится признать факт: все, что происходит с этими клетками в инкубаторе, по-видимому, происходит и с их собственными клетками.

Это, конечно, не особенно воодушевляет, говорит Роман.

Ну да, отзывается Антон и пожимает плечами. Роман тоже пожимает плечами, и этим парным движением они как бы напоминают друг другу о главном: в космос летают не за воодушевлением. Людьми движет стремление к большему, большему во всех отношениях — к большему знанию, к большему смирению. К скорости и неподвижности. К расстоянию и близости. К большему меньшему, к большему большему. Очутившись здесь, люди осознают, что они малы, ничтожны, что их просто нет. Выращивают в пробирках клетки, различимые только под микроскопом, и знают, что до сих пор живы только благодаря таким же клеткам, из которых состоят их собственные хилые пульсирующие сердца.

Если говорить на языке цифр, за полгода в космосе они постареют на семь тысячных секунды меньше, чем любой житель Земли за это же время. В других аспектах они постареют на пять или десять лет больше, о чем им прекрасно известно. Они знают, что зрение может ослабнуть, а костная ткань — разрушиться. Сколько бы они ни занимались спортом, мышцы неизбежно атрофируются. Кровь свертывается сильнее, мозг меняет положение в черепной коробке. Позвоночник удлиняется, Т-клетки не могут нормально размножаться, в почках образуются камни. Еда здесь, наверху, кажется безвкусной. Носовые пазухи — чистое смертоубийство. Проприоцепция нарушена: если не смотреть, то и не угадаешь, где сейчас какая часть тела. Они превращаются в бесформенные мешки с жидкостью, которой слишком мало в верхней половине тела и недостаточно в нижней. Жидкость скапливается за глазными яблоками, давит на зрительные нервы. Сон бунтует. В кишечном микробиоме возникают новые бактерии. Риск онкологии возрастает.

Это, конечно, не особенно воодушевляет, как говорит Роман.

Спустя некоторое время Антон интересуется, тревожит ли его такое положение вещей.

Нет, отвечает Роман. И никогда не тревожило. А тебя?

Под ними проплывает погруженная в непроглядную тьму южная часть Тихого океана. Кажется, там, внизу, разверзлась черная бездна и никакой планеты нет, есть лишь нежная зеленая линия атмосферы и бесчисленные звезды, все такое близкое и безграничное в этом поразительном одиночестве.

Нет, отвечает Антон. Никогда.

Глядя на Землю, временами они испытывают искушение стереть из памяти все, что принято считать правдой, и вместо этого поверить, что их родная планета есть средоточие мироздания. Она кажется такой живописной, такой величественной и царственной. Они готовы согласиться с мнением предков, что сам Господь разместил ее здесь, в центре вальсирующей Вселенной, готовы отринуть все истины, постигнутые людьми (на ухабистом пути познания, где за открытием следует отрицание, за отрицанием — новое открытие и так далее) и констатирующие, что Земля есть ничтожное пятнышко посреди небытия. Обосновать это они могли бы так: ни один ничтожный объект не сияет столь же ярко, ни один заброшенный в космос незначительный спутник не стал бы утруждать себя тем, чтобы быть столь прекрасным, ни один немудрящий камень не породил бы ничего столь же сложного, как грибы или мозг.

Поэтому иногда их посещает мысль, что было бы проще отбросить гелиоцентрические столетия и вернуться во времена, когда считалось, что вокруг божественной огромной Земли вращается все сущее — Солнце, планеты, сама Вселенная. Потребовалось бы удалиться от Земли на куда большее расстояние, чем то, на котором они сейчас находятся, чтобы она предстала взорам маленькой и ничего не значащей и чтобы человечество наконец осознало свое место в космическом пространстве. И все же речь идет уже не о той царственной Земле прежних веков, не о богоданном комке, слишком плотном и величественном и потому не имеющем возможности передвигаться по бальному залу космоса; нет. Ее красота отдается эхом — ее красота есть ее эхо, ее звенящая певучая легкость. Она не в центре, но и не на периферии; она — это не все и не ничто, однако кажется чем-то гораздо большим, чем что бы то ни было. Она из камня, но отсюда видится сотворенной из света и эфира верткой планетой, которая двигается сразу в трех направлениях — крутится вокруг своей оси, кренится относительно своей оси и оборачивается вокруг Солнца. Планетой, передвинутой из центра на край, — теперь считается, что вокруг нее ничего не вращается (за исключением бугорчатой спутницы Луны), зато сама она вращается вокруг других небесных тел. Она дарует приют нам, людям, протирающим объективы все более мощных телескопов, которые все точнее демонстрируют нам, насколько мы малы. И мы стоим разинув рты. Постепенно мы приходим к пониманию, что находимся не просто на обочине Вселенной: сама Вселенная состоит из сплошных обочин, у нее нет центра, есть только неизмеримое множество раскачивающихся в танце тел. Постепенно мы приходим к пониманию, что, вероятно, все наши знания возникают исключительно из ловко придуманного и непрестанно разрастающегося осознания собственной чужеродности, что с помощью научных исследований мы все