Диалектика художественной формы - Алексей Федорович Лосев

Важнее то, на что ни Дейчбейн, ни многие другие не указывают. А именно, романтизм (опять-таки если брать его как чистый тип и как крайний тип, без всяких исключений, вне исторических его представителей и без его фактической эволюции) есть пантеизм, язычество.

Можно по-разному синтезировать конечное и бесконечное.

Один синтез предполагает их смысловое отождествление при всей фактической, субстанциальной противоположности.

Другой синтез предполагает не только смысловое, но и фактическое, природное, субстанциальное отождествление конечного и бесконечного.

Известно, напр., языческое учение о богах. Боги-мифы суть именно это символическое тождество конечного и бесконечного в смысле и в сущности, в субстанции, ибо кроме богов больше и нет никаких высших сущностей (кроме перво-единого, которое в платонизме, по крайней мере, – выше сущности и знания).

Но вот, христианским аналогом этих богов являются христианские ангелы, которые тоже суть символические тождества бесконечного и конечного, но ясно, что это – «боги» и их «обожение» не по существу, но лишь по причастию.

Такой же аналог античного героя – христианский святой. Но языческий «герой» – существенно бог или полубог, христианский же святой «обожается» энергийно, а не существенно, по смыслу и имени, а не по субстанции. Кроме единственного исключения все то, что есть тут в бытии, есть тварь, и она никогда не может стать субстанциально божественной.

Так вот, романтизм есть именно такой синтез бесконечного и конечного, который мыслится как синтез субстанциальный, существенный, природный, т.е. пантеистический, т.е. языческий. Чистый романтизм есть язычество, хотя то, что фактически и реально называлось этим именем, часто не только расходилось с язычеством по существу, но и активно защищало иные религиозные системы. Без язычества романтизм теряет свою остроту и, хотя еще и не делается классицизмом, но он уже тут далек от органически свойственной ему напряженной фантастики, от теургического взгляда на искусство, от всяческого мистически-беспокойного и трепещущего иллюзионизма.

Классицизм же отнюдь не предполагает теизма. Мы знаем языческий классицизм, знаем и христианский классицизм. Для него не характерна противоположность теизма и пантеизма, и он прекрасно уживается с обеими стихиями, сохраняя все свои основные черты нетронутыми.

Итак, романтизм есть алогическое становление идеи, данной в виде напряженно-беспокойного множества отъединенно-самоутверждающихся личностей, пребывающих в сфере пантеистически понимаемого существования. Это – субъективистически-индивидуалистическая, потенциальная бесконечность пантеизма.

Классицизм же есть соборно-космическая актуальная бесконечность идеи.

Таким образом, романтическое и классическое мироощущение, искусство, философия, романтическая и классическая эстетика противоположны друг другу до полной полярности.

Романтизм, с точки зрения классицизма, пытается разрешить неразрешимую задачу – быть соборно-космической и универсальной идеей, оставаясь в то же время в сфере человеческого субъекта и индивидуальности. Отсюда чудовищный вывод и синтез: субъект порождает сам из себя весь космос и все бытие.

Равным образом, с точки зрения классицизма, романтизм никогда не может решить и другой – также нерешимой, ибо ложной, – задачи, – пробиться в вечность, оставаясь в текучем потоке времени. Тут надо чем-нибудь пожертвовать, а романтизм не хочет жертвовать ни временными радостями и печалями, ни вечным и бесконечным блаженством. Отсюда – тоже чудовищный выход и синтез – Фаустовская жажда жизни и ловля наслаждений минуты.

Сойтись эти два мироощущения никогда не смогут. В их основе лежат два совершенно различных опыта, две несводимых одна на другую мифологии. Да и примирять их нечего. Всякий романтизм, в силу указанных причин, необходимо гностичен, а гностицизм, как для правоверного эллина Плотина есть пессимизм и атеизм (II 9), так и для христианского епископа Иринея Лионского – «лжеименный разум» и разврат.

7. Опытно-мифологический и конструктивно-логический слой в романтизме и классицизме

Всем этим достаточно определенно обрисовывается все опытно-мифологическое расхождение романтической и классической философии и эстетики. И тут не может быть никакого синтеза, кроме общего диалектико-исторического синтеза этих двух типов как выявляющих разные стороны развивающейся истории человечества.

Но насколько яркой представляется мне противоположность этих типов с точки зрения опытно-мифологической, настолько категорически выставляю я тезис о существенном тождестве конструктивно-логической системы этих двух опытов и двух мифологий.

Диалектика есть всегда диалектика. Она требует для себя известной полноты опыта, чтобы не зачахнуть в бездарном и сером мареве выродившегося мироощущения, но и «классический» и «романтический» опыт вполне удовлетворяют этому условию, что и привело к тому, что только две эпохи и дали величайшее развитие диалектической мысли – антично-средневековый платонизм и немецкая философия начала 19 века. Я не буду делать здесь каких-нибудь реальных сопоставлений Фихте, Шеллинга, Гегеля и др. с Платоном, Аристотелем, Плотином и др. античными философами, так как это – и предмет особой работы, и предыдущие примечания должны были это отчасти уже и показать. Я ограничусь некоторыми ссылками на литературу, так как вопрос об идеальном родстве немецкого идеализма и романтической философии с платонизмом и неоплатонизмом – вопрос уже не новый и ставился многократно. –

На родство Шиллера с Плотином уже давно указывал H.Fr. Müller, Zur Lehre vom Schönen bei Plotin. Philos. Monatshefte. 1876. XII.

На родство с Плотином главным образом Новалиса указывает и подробно его анализирует F. Reiff, Plotin und die deutsche Romantik. Euphorion. 1912. XIX.

Историю изучения Плотина рассматривает M. Wundt, Plotin u. d. deutsche Romantik. Neue Jahrbb. f. d. kl. Altert. 1915. XXXV.

Недурное сопоставление y H.F. Müller, Goethe u. Plotin. Germ.-roman. Monatschr. 1915. II, a также y O. Walzel, Plotins Begriff d. ästhet. Form в Neue Jahrbb. f. d. kl. Altert. 1916. XXXVII (перепечатано в «Vom Geistesleben alt. u. neuer Zeit» Lpz. 1922), хотя Вальцель, так хорошо многое понявший у Плотина (напр., световую природу эйдоса, стр. 8 сборника, непрезрение Плотином материи и действительности, 9, связь Плотинова эйдоса с «Gestalt» Шиллера, 20 – 21, и с «выражением» Кроче, 40 – 41, понимая его, вслед за Крейцером, как «intrinseca forma», «innere Form») и погрешает в сопоставлении Плотина с Платоном и Аристотелем, трактуя Платона как принципиального абстрактного дуалиста.

Вместе с возрождением в наши дни правильного понимания платонизма, начинают Платона сравнивать уже не с Кантом, а с Гете. Уже сам Наторп во втором издании своего труда «Platos Ideenlehre» стал на совершенно иную точку зрения (изложение этих новых взглядов Наторпа на Платона см. в «Античн. Косм.», 517 – 522). Неокантианское толкование платонизма во всяком случае расчистило почву для правильного понимания платонизма, и после всех историко-философских трудов Марбургской школы возврат к старому натуралистически-метафизическому пониманию Платона и Плотина почти немыслим.

Я укажу на такие работы, сопоставляющие платонизм с Гете, как: