Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте
Но другие бывшие коммунисты и после 1945 года явно не испытывали никакого морального отвращения к истребительным мерам Сталина, считая их исторически неизбежными и оправданными: Сталин, несмотря на свою бесчеловечность, был великим революционным вождем, писал Исаак Дейчер, а Гитлер, напротив, лишь бесплодным контрреволюционером.29 Из некоммунистических авторов Вальтер Лакёр устанавливает и моральное различие, высказываясь против сравнения национал-социалистских лагерей уничтожения и сталинских лагерей принудительного труда.30 А Адам Улам видит разницу, прежде всего, в том, что Сталин был умнее, поскольку всегда вел чрезвычайно осторожную внешнюю политику. Довольно многие среди участников событий и пишущих о них историков полагают, что именно Сталин уничтожил первоначальное различие между коммунизмом и фашизмом: Вальтер Кривицкий, Владимир Антонов-Овсеенко и Франц Боркенау высказывали мнение, что большевизм благодаря Сталину принял образ своего врага, то есть фашизма. 32
Я думаю, что эти высказывания, как бы они ни были разнородны, не являются решительно несовместимыми, и что те из них, где отрицательную оценку получает уже и Ленин, продиктованы не только незнанием, непониманием или простой враждебностью. В дальнейшем я исхожу из простой основной предпосылки, что большевистской революцией 1917 года была создана совершенно новая для мировой истории ситуация, так как впервые в современной истории идеологическая партия в крупном государстве захватила единоличную власть и убедительно продемонстрировала намерение произвести во всем мире, путем развязывания гражданских войн, радикальный переворот, который должен был знаменовать собой исполнение надежд прежнего рабочего движения и осуществление предсказаний марксизма. Для самих большевиков было совершенно ясно, что столь гигантское предприятие должно было вызвать крайне ожесточенное сопротивление, тем более что практика показала, что после насильственного захвата власть с величайшей решительностью побивала, более того, уничтожала в беспрецедентной классовой войне своих многочисленных врагов как на фронтах гражданской войны, так и в тылу.
Самым своеобразным и поначалу самым успешным из этих движений сопротивления была Фашистская партия Италии, во главе которой стоял один из прежних руководителей революционного крыла Социалистической партии этой страны Бенито Муссолини. Уже одно это показывало, что хотя противоположность [между большевиками и фашистами] была более резкой, но в то же время между ними налицо было гораздо более близкое внутреннее родство, чем с буржуазными партиями, которые надеялись, что смогут по обычным правилам парламентской системы ответить на первый и даже на второй вызов. Для Гитлера Муссолини с самого начала был образцом, и его партия тоже заранее воспринимала себя как ответ на коммунистический вызов, хотя она, конечно, не сводилась без остатка к реакции на него, а имела и собственные исторические корни, как, например, доктрину пангерманизма. Но ответ с самого начала имел и черты копии, например, заимствование у коммунистов с некоторыми модификациями красного знамени. С захватом власти эта подражательность стала заметнее, и уже в 1933 году враги и друзья национал-социализма обозначали словом Чека его манеру борьбы с противником. Тем не менее Гитлер был, несомненно, убежден в том, что нашел лучший и более перспективный ответ на коммунистический вызов, чем западные демократии. Но уже так называемое дело Рема было не ответом на коммунизм, и даже не его эквивалентом, а сверхэквивалентом. Во время войны становилось все заметнее, что большевизм во многих важных областях является для Гитлера образцом, а в области карательных мероприятий он достиг сверхэквивалентности.
История взаимоотношений обоих движений или режимов будет описана ниже с помощью этих понятий: вызов и ответ, оригинал и копия, эквивалент и сверхэквивалент. В порядке первого, предварительного резюме можно сказать: большевизм был для национал-социализма одновременно пугалом и образцом. Однако гражданская война, которую эти две партии вели между собой, разительно отличалась от обычной гражданской войны.
"Пугало" – не то же самое, что "ужасный призрак". "Ужасный призрак" может быть нереальным, простой фантазией. Зато пугало прочно занимает место в реальности, хотя в нем заранее заложена тенденция к преувеличению, которая является также главным признаком всякой идеологии. О призраках и фантазиях можно было бы говорить только в том случае, если бы было доказано, что ранняя антибольшевистская литература, которая в виде брошюр и газетных статей проникала в каждую деревню, была всего лишь пропагандой, основанной на чьих-то личных интересах, и не имела в себе никакого реального содержания." Далее будет показано, что в действительности все обстояло обратным образом. Кому казалось тогда, что с большевистской революцией произошел переход в новое измерение мировой истории, в измерение социального уничтожения больших масс людей и, конечно, в измерение индустриальной революции нового типа, тот был недалек от истины. Кто считал, что все это происходит в полуазиатской стране и не может иметь сколько-нибудь заметного влияния в рамках европейской цивилизации, тот не обязательно был прав. Что за социальным уничтожением последовало в конце концов биологическое и трансцендентальное уничтожение, что копия во многих областях превосходила по интенсивности свой образец, – к описанию всего этого вряд ли применимы такие обыденные понятия, как преступление. По иным причинам сомнения вызывает применимость здесь понятия "трагического", предложенного Джорджем Кеннаном. 34 Но, несомненно, столь же неправильным было бы видеть повсюду в эту эпоху между 1917 и 1945 гг. только борьбу интересов. Психология интересов, которую развивали сперва французские аристократы XVIII века, а потом английские утилитаристы, очень полезна во всех тех случаях, когда речь идет о калькуляции, измерении и взвешивании. Однако человек по своей сути не есть калькулирующее существо. Он опасается за свое существование, боится будущего, ощущает ненависть к врагам, он готов пожертвовать жизнью ради великого дела. Когда мощные эмоции такого рода определяют поведение крупных групп людей, следует говорить об основных эмоциях. Такой основной эмоцией было возмущение многочисленных рабочих и безработных, вызываемое несправедливостями и неравенством в капиталистической системе. Но основной эмоцией был и страстный гнев множества французов против бошей, которые отобрали у их родины в 1871 году две ее красивейшие провинции. Повседневная политика может строиться на калькуляции интересов и балансе интересов; но как только речь заходит о необычном и угрожающем, для очень многих людей эмоции перевешивают интересы; другое дело, что эти эмоции лишь в редчайших случаях прямо противоположны представляемым или воображаемым интересам. Имеются в виду такие эмоции, как возмущение, гнев, скорбь, ненависть, презрение, страх, но также энтузиазм, надежда, вера в великую задачу.
Такими основными эмоциями были движимы массы русских солдат в 1917 году, которые боялись, что им придется бессмысленно пожертвовать жизнью в уже проигранной войне; но такие же основные эмоции определяли и поведение офицеров, поборников "Фрайкорпа" [Добровольческого корпуса] и представителей буржуазии в Италии и Германии,
