Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте
Если рассматривать коммунизм и национал-социализм в первую очередь как идеологии, а их вождей – прежде всего как идеологов, то будет равно неправильно трактовать Гитлера как немецкого политика и Ленина как русского государственного деятеля. Это не означает, что первый не был также и немецким политиком, а второй – также русским государственным деятелем. Но вопрос всегда заключается в первую очередь в преизбытке, в новом, в хиатусе, в которых состоит самая суть идеологии, из которых проистекают самые значительные действия. Идеологии могут быть очень разными, но в каждой из них есть этот преизбыток, а также здравое зерно, что правомерно и соответствует духу времени; возможно, лишь идеологическое преувеличение может дать зерну прорасти, но это же преувеличение способно его и погубить. В "Сионистском дневнике" Теодора Герцля можно наблюдать возникновение понятия, которое позже приобрело мировое значение, но в какие чрезмерные надежды и фантастические идеи оно там облечено! м И все же Герцль, вероятно, очень быстро отказался бы от всей затеи, если бы мыслил только прагматически и рационально. Лишь новые поколения, глядя из новой ситуации, могут различить действительное зерно и фантастическое преувеличение. Современники, напротив, страстно принимают или отвергают все вместе, и только в ходе последующей борьбы постепенно становится ясно, где -рациональное зерно, а где – преувеличение. Гитлер воображал себя не наследником Штреземанна или Папена, а анти-Лениным, и сходился в этом с Троцким, называвшим его "Обер-Врангелем мировой буржуазии".36 Для Троцкого, конечно, Ленин был целиком и полностью прав, а поэтому Гитлер был целиком и полностью не прав. Но всякий, кто не разделяет убеждения в абсолютной истинности той или иной идеологии, неизбежно приходит к мнению, что Гитлер не мог быть не прав во всех отношениях, что в его воззрениях и действиях также можно распознать рациональное зерно, нечто такое, что соответствовало духу времени, что было по крайней мере очевидно для множества людей и волновало их.
Требуя объединения всех немцев в единое государство, он хотел, в принципе, того же самого, чего Мадзини успешно добивался для всех итальянцев, и так же мыслил категориями национального государства, как большинство его современников. Что это объединение само по себе неизбежно сталкивалось с гораздо более сильным сопротивлением, нежели объединение всех итальянцев, было связано с особым положением немцев в Европе, и ответственность за это нельзя возлагать на Гитлера. А что пангерманское объединение было для него не самоцелью, а лишь этапом на пути к более важной цели, и что сопротивлению, с которым ему приходилось сталкиваться, он давал вполне определенное универсальное толкование, – во всем этом и заключался собственно идеологический момент, это и создавало новое измерение.
Задача историка, и особенно историка идеологий – проследить все эти взаимосвязи. Он должен смириться с тем, что его будут критиковать те, кто, оглядываясь назад, хочет видеть там абсолютное зло и считает, что служит абсолютному добру. На картине, которую ему предстоит написать, уместны лишь различные оттенки серого, использование белой краски запрещено ему так же строго, как и черной. Только своим изложением, а не предпосланными ему исповеданиями веры к заверениями, может он убедить своих читателей, что в этих оттенках серого присутствует определенная градация. Он сознает, конечно, что между историческим мышлением и идеологиями нет принципиальной разницы постольку, поскольку и историк, и идеолог вынуждены абстрагировать и обобщать, не будучи способными охватить все богатство многоликой действительности. Коль скоро человек – существо мыслящее, он вынужден создавать себе идеологии и быть поэтому несправедливым. Теологи учат, что справедлив один Бог, потому что он создает единичные вещи тем, что их мыслит, так что ему не приходится искажать их с помощью понятий. Но историческое мышление может, исходя из новой эпохальной ситуации, сравнить содержание различных идеологий, проследить их последствия; при этом оно должно быть преисполнено решимости не склоняться перед волей к достижению целей, ведь именно эта исконная воля характерна для любой идеологии. Поэтому, хотя постановка вопроса требует от историка определенного отбора материала, в пределах этого отбора у него не должно быть более высокой цели, чем создать максимально полный и верный образ трактуемого предмета. Гитлер был не первым, кого называли врагом человечества, воплощением зла, разрушителем цивилизации; историк знает, а значит, обязан сказать, что все эти выражения применялись серьезными свидетелями к большевизму, когда о Гитлере еще никто и не слышал. Не Гитлер был первым, кто с позиций силы публично заявил, что он и его партия не могут жить на одной планете с группой людей, насчитывающей миллионы, и что поэтому эта группа должна быть истреблена.38 Эти констатации правильны. Кто знает об этом и молчит, тот поступает вопреки науке и вопреки нравственности, потому что среди бесчисленных жертв он обращает внимание лишь на отдельные группы. Кроме того, он поступает непоследовательно, если объявляет людей настолько не равными между собой, что исключает возможность для себя и себе подобных в аналогичной ситуации оказаться столь же виновным, как и те, кого он обвиняет. Что нельзя отрицать различий, тоже разумеется само собой, поскольку различия составляют существо реальности. Но историческое мышление должно противиться тенденции идеологического и эмоционального мышления фиксировать различия и вуалировать сходство, а также не принимать в расчет "другую сторону", сторону противника.
Беспристрастность, к которой стремится историческое мышление, не может быть божественной и потому безошибочной. Она не может избежать опасности перейти на одну из сторон, пусть даже особенно скрытным и субтильным образом. Но, если использовать юридическую метафору, она представляет собой стремление поставить на место военно-полевых судов и показательных процессов регулярное судопроизводство, то есть такое судопроизводство, в котором серьезно выслушивают и свидетелей защиты, а судьи не только сугубо формально отличны от прокуроров. Отдельные приговоры будут тем не менее
