Работа над ролью - Константин Сергеевич Станиславский
– С кем вы готовили роль?
– С Проскуровым, а проверял Иван Платонович.
– Хорошо, молодцы. Принимаю все без поправок.
«И это простой сотрудник, – подумал я. – А мы-то?.. Сколько еще нам надо работать!»
– Все логично и последовательно. Я пока принимаю вашу заготовку и догадываюсь, чего вам хочется, – дослушав до конца все, что было заготовлено сотрудниками, сказал Аркадий Николаевич, вызвал нас и повел на сцену для того, чтобы показать всем нам утверждаемую им мизансцену всей первой картины.
Оказывается, что во все время, пока мы и они делали свои первые этюды, Торцов отмечал то, что у нас лучше всего выражало тревогу, погоню, настроение, нужное для сцены, и образы, которые сами собой намечались. Теперь он показал нам свою мизансцену, применил к пьесе все подмеченное во время этюдов. Он говорил при этом, что предлагаемая им мизансцена, переходы и места родились от нас самих и от сотрудников и что они близки и родственны нашей природе.
Я записал его мизансцену. Вот она: «Яго и Родриго плывут в гондоле. На носу гондольер… Картина начинается с того, что слышен горячий спор двух сдавленных голосов налево (от зрителя) и плеск весел (не на слова роли). Гондольер появляется слева.
Первые восемь строк стихов идут на очень горячем нерве, пока гондола плывет к пристани дома Брабанцио.
Пауза после слов Яго: «Хоть снилось мне все это». Яго шикает. Пауза. Подплывают. Гондольер сходит, гремит цепями. Яго его останавливает. Доиграть паузу до конца. Огляделись – никто не смотрит из окон. Сразу возвращаться к горячему, нервному разговору, как до паузы, на заглушенных голосах. Яго следит, чтобы не говорили громко, и по возможности прячется, чтобы его было не очень видно из окон.
Яго говорит свои слова: «И от меня ты отвернись с презреньем…» – не для того, чтобы наигрывать злое чувство и темперамент, как это всегда делается. Он горячится, и злится, и старается как можно ярче нарисовать ненависть к Отелло для того, чтобы добиться своей ближайшей простой задачи: заставить Родриго закричать и поднять переполох…
Родриго немного отошел… и уже наполовину повернулся лицом к Яго. Последний решительно встал и потянул его за руку, чтобы поднять его, потом дал ему весло в руки, чтобы стучал им по гондоле. Сам Яго поспешил скорее укрыться под арки дома…
Со слов Родриго: «Брабанцио! Брабанцио! Синьор!» – начинается сцена тревоги. Разыграть ее вовсю, чтобы не была тороплива, чтобы оправдать и поверить тому, что подняли на ноги весь спящий дом. Это не так-то легко. Не бояться повторять текст несколько раз. Прослаивать (ради удлинения сцены) слова текста паузами стуков: Родриго веслом о гондолу, а также цепью на корме гондолы. Такой же шум цепью проделывает и гондольер по приказанию Яго. Сам Яго под колоннадой стучит в дверь такими стучалками (молотками), которые употреблялись раньше вместо звонка…
Сцена пробуждения дома: а) голоса далеко за сценой; во втором этаже приотворилось окно; б) к окну (к его слюде) прислоняется чье-то лицо – слуги стараются рассмотреть; в) в другом окне – женское лицо (няня Дездемоны), тоже заспанное, виден ночной чепец; г) третье окно раскрывает Брабанцио. В промежутках между этими появлениями за сценой слышны усиливающиеся шумы пробуждающегося дома…
Пока происходит эта сцена, все окна постепенно заполняются любопытными. Все сонные, полураздетые. Ночная сцена тревоги.
Физическая задача для народа: со всеми предосторожностями рассмотреть и понять причины шума.
Физическая задача для Родриго, Яго и гондольера: побольше нашуметь, напугать, чтобы обратить на себя внимание…
Итак, первая народная сцена-пауза была до появления Брабанцио, вторая – после слов:
Брабанцио. Нет, а кто вы?
Родриго. Я – Родриго.
Пауза. Народная сцена: общее возмущение.
После того, что было сказано о преследованиях Родриго Дездемоны, после того, как известно, что этого самого Родриго прогоняли апельсиновыми корками и всякими отбросами, общее возмущение понятно. В самом деле, что за наглость среди ночи будить весь дом только потому, что бездельник нагрузился вином. Каждый точно говорит: «Вот нахал, вот бездельник! Что с ним делать?»
Брабанцио на него накидывается, а другие поняли, что шум из-за пустяков. Многие отошли уже от окон, толпы поредели, и кое-какие окна закрылись. Народ пошел спать. Это еще больше заставляет волноваться Родриго и Яго…
Оставшиеся в окнах слуги ругают Родриго, причем говорят все одновременно. Вот-вот все скроются.
Родриго разрывается на части, так как Брабанцио уже наполовину закрыл окно, собираясь уходить. Но Брабанцио, перед тем как закрыть окно совсем, произнес свою реплику, начинающуюся словами: «Но будь вполне уверен, что влиянье…» Можно себе представить нервность, ритм и темп игры Родриго и Яго, которые изо всех сил стараются задержать Брабанцио.
Реплика Яго: «Черт возьми, синьор!» – и так далее. Яго должен найти какое-то экстравагантное приспособление, чтобы положить конец недоразумению. Яго старательно нахлобучивает шляпу, чтобы не быть узнанным. Все, кто смотрит в окна, и двое-трое из вернувшихся к окнам сотрудников сильно высунулись, чтобы рассмотреть неизвестного под колоннадой…
После слов: «А вы, синьор, – сенатор…» – малая народная пауза. Возмущены наглостью остроты, вступаются за Брабанцио, но последний тотчас же их покрывает своей репликой.
Родриго на словах: «За все я отвечаю» – с необыкновенной нервностью и отчетливостью экспонирует то, что происходило в эту ночь. Он это делает не для того, чтобы зритель лучше понял фабулу пьесы, а для того, чтобы возможно страшнее и в наиболее скандальном виде для Брабанцио передать картину похищения и тем подтолкнуть отца к энергичным действиям. Он старается придать свадьбе тон воровского похищения, где можно, сгущает краски, а где иронизирует – словом, самым ярким образом старается выполнить поставленную себе задачу: поднять весь город на ноги и, пока не поздно, разлучить Дездемону с мавром…
После слов: «Меня тогда предайте правосудью» – идет пауза недоумения. Эта пауза необходима психологически. В душах этих людей происходит огромная внутренняя работа. Для Брабанцио, няни и всех домашних Дездемона не более как ребенок. Известно, что домашние, как правило, не замечают, как девочка превращается в девушку. Для того чтобы пережить, представить себе Дездемону женщиной, женой не какого-нибудь венецианского гранда, а грязного черного мавра, для того чтобы понять, оценить ужас потери и опустения дома, чтобы свыкнуться с тем, что самое драгоценное для отца и няни ушло, чтобы сбалансировать все эти новые нахлынувшие в душу ужасы и найти для дальнейшего modus vivendi[43], необходимо
