Альманах «Российский колокол» №3 2024 - Альманах Российский колокол
– Точь-в-точь как ваш прапрадедушка! Тот нас, чертей, почём зря честил.
– А ты откуда это знаешь? Я и то не знаю…
– Да я у него служить начинал.
– Ну и как он?
– Отчаянный был рубака! А нас, чертей, почём зря походя крыл и непотребно называл. А чуть зашалишь – сразу крестным знамением осенял, не разгуляешься…
– А дедушка?
– Дедушка… всё правду искал, – не то с одобрением, не то с сожалением произнёс чёрт и поперхнулся.
– Выпивал?
– Выпивал… но только чуток, по праздникам с сотоварищами его по правдоискательству. Сам себе запрет на употребление зелья наложил.
– Виделся ты с ним… потом?
– Да один разок только. Дык он меня не признал, видать. Будто по крысе, из маузера пальнул по мне, а потом – по бутылке: вдребезги! Не верил он ни в Бога, ни в чёрта. Он меня и загнал в табакерку… – Чёртик пьяно залился слезами. – Сколько лет ни дьявольского, ни Божьего света не видел, в обществе не появлялся… Обидно всё-таки: вот он я, чёрт и вся моя чертовщина, рядом с вами. Только возьми бутыль, чёртдырахни два-три стакана, достань табакерку, сверни козью ножку, затянись поглубже – тут я и появлюсь.
– А отец мой – что? Как он тебе?
– Замечательный был человек. Не клял меня, не ругал, крестом не осенял… Скучно, правда, но спокойно эти годы я прожил. – Чёртик грустно помолчал, словно вспоминая и переживая прожитое. – Только последние десять лет прошлого столетия стал он меня беспокоить… И то, нет, не оскорблениями, не поношением каким-либо. Придёт, бывало, домой расстроенный – чехарда там у вас в обществе какая-та началась – пе-ре-строй-ка. Что за чёрт, говорит, ничего не пойму… Все заводы работают, все колхозы-совхозы работают, а… а ничего не достанешь. Куда всё подевалось? Чертовщина какая-то, говорит. А мне-то каково? Я ведь не при делах. Я ведь ни словом, ни делом в этом не участвовал. Это вы там у себя без нас, чертей, сами накуролесили. Как там древние говорили: «Ищите, кому выгодно…» А потом ещё почище, говорит, реформы… Тут уж он совсем было скис. Места себе, говорит, найти не могу. Жрать скоро нечего будет! Домой приходил злой, расстроенный. Если казённой не разживётся, самогончику нагонит, выцедит сквозь зубы «гадость эту»… Это он так её называл, не любитель был он раньше выпить. Чертыхнётся – так, беззлобно – пару раз, полпачки «Примы» высадит, заплачет, бывало… И всё просит, чтобы я, Змий Зелёный… Ну какой я Змий? Какой Зелёный? Я ведь чёрненький! В общем, просит, чтобы я ему зелёных бумажек выдал… мно-го! А он мне за это душу продаст. Дескать, всё равно она никому не нужна теперь на этом свете.
– Ну и что? – спросил Иванов. Он отлично помнил, «зелёненькие» у отца водились только при советской власти. «Трояками» он их гордо называл, одной такой бумажки зелёненькой на бутылку «казённой» хватало.
– Не-ет… – покачал головой чёртик. – Такая дёшево и легко продавшаяся душа у нас не в цене. Нам такую вот всегда купить хочется, чтобы о-го-го! Чтобы за неё Сам Боженька не один раз поборолся. Вот это – интрига! Вот это – интерес!
– А моя душа чего стоит, если её… ну, это самое?.. – Язык Иванова то ли от выпитого, то ли из-за памяти о его былой чести, видать, не поворачивался, чтобы произнести слово «продать». Он и редиску-то со своего огорода продать не мог раньше… А труд свой в прежние годы не продавал, а «отдавал Родине». А чтоб душу «продать» – такого и в мыслях даже не было. Да и кому и зачем её тогда было продавать? – Н-не-е… за-ло-жить… Я потом её… выкуплю. С пенсии! Не-е… с пенсии не смогу. Вот открою с твоей помощью собственное дело… разбогатею… как олигарх. А потом и выкуплю, если… захочу. Вдруг олигархом лучше и без души жить? Живут же?
– Да нет, господин хороший. Опыт обширный имею-с. Если разбогатеете, выкупать не захотите – денег пожалеете. Да и то, в бизнесе… без души жить спокойнее. Поверьте опытному старику чёрту – не выкупите. И покупать душу у вас я не стану. Симпатичны вы мне – весь в прапрадедушку. Только усов, мундира с галунами и вострой сабельки не хватает. Да и добры вы не в пример ему.
– Так, говоришь, на прапрадеда я похож? А слабо тебе… Кстати, как мне тебя называть? Не чёрт же? Слабо́ тебе меня к прапрадедушке… ну, на экскурсию доставить, а?
– Как называть? А зовите Чертягой. И вроде бы по назначению-с, и по-дружески. А доставить вас просто. Сейчас только дозвонюсь до Главного преисподни, согласую, так сказать, ваш визит. Я так понимаю, вы с возвратом-с?
– С возвратом? Да, конечно. – Пётр Сидорович даже слегка протрезвел. – Ты смотри у меня, чтоб обратно доставил. – Иванов любовным, нежным взглядом обволок стоящую на полупустом столе бутылку «казённой».
Чёртик пошуршал в кармане, вынул нечто, похожее на маленький чёрный портсигар с кнопочками, и одним из коготков правой лапки долго тыкал по багрово-алым кнопочкам. Затем он назвал фамилию, имя, отчество прапрадедушки, которых Пётр Сидорович и сам не знал, поскольку никогда их и не слыхивал. Память об их фамильном древе у него простиралась не далее его дедушки.
– Так-так… в карцере, говорите? В духовке с персональной жаровней? Жаль, жаль… Как я здесь, спрашиваешь? Да вроде бы ничего. Вот опять мы, черти и другая нечисть, в миру понадобились… и господам, и людишкам, и церкви зачем-то. В свет всё чаще вызывать стали. Не меня одного? Отрадно слышать. Значит, нам, чертям, опять работёнка будет. Да-с… приятной работы Вам.
– В духовке?! Мой прапра… дед! Что это вы там себе позволяете?! И у вас, значит, тоже беспредел? Нигде, значит, прав… правды нет… Дедушку пра… пра… жалко, – всхлипывая, проговорил Пётр Сидорович. – А-а… никак нельзя, ну, того… снисхождение ему доставить? За душу… за мою?
– Никак нельзя-с!
– Тогда… пляши, бестия! Ублажи душу мою и душу моего прапрадедушки!
– Чего изволите-с? Барыню-с? Гопачок-с? Или что– нибудь посовременнее, из годов сороковых – пятидесятых? В других мне не приходилось бывать в вашем мире.
– Гопачок! Это для прапрадедушки!
Чёрт выпрыгнул в свободный круг на грязном столе да и давай выплясывать с выходом да с коленцами, как заправский казачок лихой…
Отплясал, поклонился, отдышался и вопрошает:
– А теперь не изволите ль к дамам-с? Нынче как раз суббота. Аккурат по времени управимся.
– Давай! – махнул Иванов, расслабившись. – К дамам – так к дамам. Чёрт с тобой, Чертяга. Только смотри у меня, чтоб без ба… баловства. Хоть и неверующий я, а перекрещу.
В окно светил улыбающийся месяц. Иванов вспомнил картинку из кинофильма: летящего по звёздному небу кузнеца Вакулу верхом на…
– Да как же я на тебе поеду? Мал ты очень…
– Это, господин хороший, от долгого сидения в этой маленькой табакерке. А что касается средства передвижения, так извольте-с – вот оно-с, перед вами.
Чёрт схватил серебряную табакерку и давай её высохшим во время пляски хвостом тереть. Та вся засияла, стала раздаваться в объёме…
– Прошу-с. Транспорт готов. В сей момент будем на месте!
И не успел Иванов опомниться, как тело его словно растеклось в пространстве… и их табакерка мягко приземлилась. Уже сквозь её светящиеся стенки он увидел ярко освещённую молодым месяцем огромную поляну в окружении тёмного, непросматриваемого леса.
Чертяга аж заплясал копытцами. Кинулся было в круг, но Иванов так его дёрнул за хвост, что тот оказался у него на ладони.
– Погодь чуток. Приглядеться надо.
Они вместе уставились на поляну…
Пётр Сидорович прислушался. Из общего гама и шума наиболее громкой и завывающей песней, похожей на заклинанья одурманенного шамана, выделялась дама далеко за средние лета, одетая в столь воздушное и прозрачное одеяние, что оно не прикрывало её выпуклости и волосатость, а, скорее, подчёркивало их. Дёргаясь в экстазе и трясясь на одном месте, она пела:
– А-а-а та-а-ам гуль-ба-а и-и-и пи-ир го-оро-ой, оби-ильны-ый, сла-адостра-астны-ый…
И вдруг все вместе заплясали, закорчились, задёргались и запели что-то совершенно неразборчивое и непонятное:
– Гутц! Алекгремос! Астарот! Бегемот! Аксафат, сабатан! Тенемос!
