Полдень, XXI век 2007 № 11 - Александр Николаевич Житинский
Самым классическим, самым известным примером литературных произведений о предсмертных видениях, безусловно, является новелла Амброза Бирса «Случай на мосту через Совиный ручей». Ее сюжет общеизвестен: в период войны между Севером и Югом в США человека, заподозренного в симпатиях к южанам, ведут казнить, и за какое-то мгновение до казни ему чудится, что удалось сбежать от конвоиров, уклониться от посланных вслед пуль и добраться до дома. Смерть настигает его, когда «беглец» собирается обнять жену. Важнейшая особенность композиции новеллы заключается в том, что ни герою, ни читателю ничто не подсказывает, что происходящее с ним является лишь видением. Особый статус повествованию о бегстве от врага придан исключительно нахождением этого «микросюжета» между двумя эпизодами, описывающими казнь героя. В сущности, единственная связь микросюжета о бегстве с экзистенциальной ситуацией, в которую попал главный герой, заключается в том, что микросюжет внезапно прерывается смертью героя. Внутри микросюжета никаких признаков предстоящей смерти героя не обнаруживается — правда, за несколько минут до смерти герой видит на небе незнакомые, зловещие созвездия, а его шея, шея повешенного, болит все сильнее. И все же стоящая перед писателем задача изобразить характерную для приграничья амальгаму жизни и смерти решена в новелле довольно механически — через комбинирование разнородных кусков текста.
Более изощренную и в то же время более развернутую разработку темы предсмертного видения мы находим в романе австрийского писателя-экспрессиониста Лео Перуца «Между девятью и девятью» (русский перевод романа вышел под названием «Прыжок в неизвестное»), В романе Перуца полицейские пытаются арестовать студента, укравшего библиотечную книгу, они сковывают его наручниками, однако студенту удается вырваться; спасаясь от полиции, он прыгает с крыши, ломает позвоночник и гибнет. За мгновение до этого герою представляется, что он спрыгнул вполне благополучно, и после этого ему предстоят мучительные сутки, в течение которых студент пытается избавиться от наручников и собрать деньги на поездку с любовницей на море. Изощренность Перуца проявляется прежде всего в том, что в романе можно найти одновременно и «подсказки», указывающие на нереальность всего происходящего, и обстоятельства, маскирующие истинное положение, в которое попал герой. «Маскировка» проявляется прежде всего в том, что сюжет романа Перуца очень сильно отклоняется от фабулы. Роман начинается не с ареста героя, а с того, что он, уже будучи скованным наручниками, появляется на улицах Вены. Поначалу внимание автора концентрируется не столько на нем, сколько на людях, с которыми скованный наручниками студент вступает в общение. Встречаемые студентом жители Вены выглядят как живые люди, обладающие биографиями, характерами и именами, в то время как сам студент первое время предстает лишь смущающим их покой странным и анонимным неизвестным. О предшествующем всем этим событиям аресте мы узнаем лишь в середине романа, да и то лишь со слов самого студента. Однако чем дальше разворачивается действие романа, тем более внимание автора и читателя концентрируется на главном герое, в то время как окружающие его горожане становятся похожими на причудливых призраков — впрочем, не настолько причудливых, чтобы нарушить общую реалистичность повествования. По ходу действия главный герой сам дает читателю подсказку — высказывает предположение, что на самом деле ему не удалось спрыгнуть с крыши, и он сейчас лежит на земле со сломанным позвоночником. Но самой главной «подсказкой» в конечном итоге оказывается основная тема романа — тщетная борьба героя со своими наручниками. Распилить их не удается, а попытка изготовить для них ключ кончается неудачей из-за пустякового недоразумения. Все попытки героя собрать деньги для поездки к морю также кончаются неудачей из-за наручников. Герою предлагают деньги взаймы, ему возвращают старые долги, ему дают авансы, ему даже удается выиграть нужную сумму в карты — но получить деньги на руки герою ни разу не удается, поскольку он не может показывать людям спрятанные под накидкой руки. Ретроспективно наручники предстают как символы «тисков смерти», в которые зажат герой, от которых нет спасения и которые сильнее любых предпринимаемых против них хитростей.
Лео Перуц — младший современник и земляк Франца Кафки и в своем романе он изобразил похожие на дурной сон, безысходные, по-настоящему «кафкианские» мучения своего персонажа как признаки предстоящей ему в самое ближайшее время гибели. Но стоит вспомнить, что «Процесс» и «Замок» Кафки также кончаются гибелью героя. Можно сказать, что различие между романами Кафки и Перуца чисто формальное: оба писателя проводят своих героев по мучительному пути к финальной гибели, но если у Кафки гибель — лишь последний шаг «крестного пути», то у Перуца смерть является, в некоем смысле, исходной позицией, объясняющей весь путь.
Впрочем, при всей абсурдности мира, созданного в «Между девятью и девятью», Перуц в гораздо большей степени, чем Кафка, внешне остается в пределах реализма, в его «предсмертном мире» нет чисто фантастических элементов. Фантастику, выполняющую функцию симптома предсмертного состояния героя, можно найти в произведении не литературы, а кинематографа — фильме Эдриана Лайна «Лестница Иакова». Главный герой этого фильма, Иаков Сингер, возвращается из Вьетнама и начинает сталкиваться со странными видениями; реальность, окружающая его, перестает быть определенной и приобретает явные черты демонизма. В конце концов Сингер приходит к выводу, что все это галлюцинации — результат действия секретного химического препарата, который Министерство обороны США испытывало во Вьетнаме на собственных солдатах, в том числе и на Сингере. К концу же фильма становится ясно, что на самом деле главный герой вообще не возвращался из Вьетнама; он находится в военно-санитарном вертолете в состоянии комы, а все события, якобы происходящие с ним в Америке, — всего лишь его предсмертные видения. Таким образом, странности окружающей Сингера реальности, объясняются не столько галлюциногенным препаратом, сколько тем, что солдат вступил в общение с демоническими сущностями, которые, по-видимому, «встречают» людей после смерти. Странности, проступающие сквозь обыденную реальность, в которой живет Сингер, порождены прежде всего близостью ада. Сингер видит у окружающих его людей то рожки, то хвост. Совершенно неожиданно окружающие начинают проявлять к нему нечеловеческую жестокость. Но еще хуже то, что Сингер постоянно как бы перескакивает между мирами, между разными «регистрами» своих видений, попадая то ближе к аду — в мир, населенный отвратительными
