И и Я. Книга об Ие Саввиной - Васильев Анатолий Григорьевич
Каин
Всё, что произошло потом, явилось мне справедливым наказанием за мою хлипкость, мягкотелость, предательство самого себя. Правда, надо добавить еще святую веру в человеческую порядочность, особо — порядочность интеллигента!
Началось долгое бодание с начальством за право на мой выбор. Но слишком долгим оно быть не могло — время поджимало, и…
Из дневника:
Дома Толя. Устроил праздник — сочельник, Рождество. Но всё испортило известие, что будет сниматься Кайдановский в “Пиковой". Это ни в какие ворота не лезет, а что делать, ума не приложу, потому что это вопрос административно-этический, а я не знаю никого, кого бы он заставил волноваться, кроме близких людей. Дважды плюнули человеку в рожу, плюнут в третий — этим кончится.
Надо сказать, что эти эмоции от меня были сокрыты, доверены бумаге и прочитаны мною недавно. Факты изложены точно. Плевки в рожу — это про худсоветы, на которых я безнадежно пытался все-таки отстоять своего Германна. И, как выход из тупикового положения (уходила натура — зима!), приглашение на эту роль Кайдановского. Мы были знакомы, как, наверное, знакомы все актеры, режиссеры, художники, и мое обращение к нему было обращением к коллеге за помощью. Он прочитал режиссерский сценарий и согласился участвовать в этой авантюре. Он вправе был отказаться, и я бы понял его. Он не отказался.
Если бы Ия посвятила меня тогда в свои предощущения, всё закончилось бы по-другому, не так мерзко.
Начались съемки. Сумасшедшее время: героическая группа, лошади, кареты, тающая зима — снег возили машинами из загорода и тоннами резали мелко бумагу — “снежинки". И так — месяц! Кошмар! И вдруг…
Из дневника:
Звонил Толя — Кайдановский отказывается сниматься. Господи, что делается на белом свете!
Киностудия не место для хранения тайн. Он проболтался о своем плане девушке-гримерше, и эта информация скоро пришла в группу. План был такой: дождаться конца съемок натуры, тогда устроить скандал на тему несогласия со мной, добиться моей замены и утверждения его режиссером. Но прокламировался не этот план, а причины благородного свойства. Его, объяснял он, возмущало мое непочтительное, “варварское" отношение к Пушкину. Об этом поведал в своей книге “Слово за слово" Сергей Соловьёв. Вот что говорил ему Кайдановский:
“Я пошел к директору студии и потребовал немедленно прекратить этот вопиющий культурный вандализм, почему-то называемый экранизацией пушкинской повести. Я сказал, что готов научно доказать, опираясь на труды пушкинистов, что так понимать Пушкина, как предлагалось мне играть, может только законченный клинический идиот! Я потребовал остановить производство".
Вообще-то подобное действо раньше называлось кляузничеством. Не нравится — отойди!
Порасспрашивал бы меня, если так волнуется, и я бы объяснил, что не мог позволить себе приступить к столь важной работе, не заручившись поддержкой и экспертной оценкой пушкинистов.
Вот их заключение:
Сценарий и режиссерская разработка по повести А.С.Пушкина “Пиковая дама" достаточно точно передают содержание пушкинского произведения. Здесь бережно сохранены событийная основа повести, диалоги и характеристики действующих лиц. В ряде случаев текст умело инкрустирован вставками из других произведений Пушкина. “Сочиненные" сценаристом эпизоды и сцены не противоречат стилю произведения, не замедляют действия, а объясняют его… [И т. д. — 3 страницы.]
Ст. научные сотрудники Института АН СССР русской литературы (Пушкинский Дом)
В.Э.Вацуро, С.А.Фомичёв. Также положительные заключения
Т.Галушко — зав. отд. экспозиции Всесоюзного музея А.С.Пушкина,
Ю.Лотмана — доктора филологических наук, профессора.
Научно доказать не получалось. Выискивались другие возможности с привлечением дополнительных сил.
Из книги Сергея Соловьёва “Слово за слово":
“Мы написали письма во все адреса: в дирекцию «Ленфильма», в Госкино СССР, в Ленинградский обком, в ЦК КПСС — целую кипу внушительнейших телег".
Удивительно шустра и боевита наша интеллигенция, принимая участие в какой-либо акции: хочешь — протеста, хочешь — солидарности.
Между тем стоят съемки, сочиняются варианты примирительного свойства. По требованию Кайдановского назначается просмотр отснятого материала. Посмотрели.
— Хороший материал, — заключил худрук объединения Виталий Мельников.
— Хороший, — согласился Кайдановский, — но сниматься я не буду.
— Вы понимаете, — гневался Мельников, — что если бы подобное вы позволили себе на зарубежной студии, вам пришлось бы заплатить огромную неустойку!
— Понимаю, — соглашался Кайдановский, — но сниматься я не буду.
А хорошо бы достать из кармана чековую книжку, отписать огромную требуемую сумму, бросить чек им на стол и победителем удалиться! Не достал. Не бросил.
Из протокола после просмотра:
“Было отмечено, что просмотренный материал уже сейчас позволяет с уверенностью сказать о том, что в картине определился интересный и выразительный стиль изобразительного решения, что режиссер, оператор, художник и вся творческая группа хорошо чувствуют и убедительно воплощают на экране характер эпохи, успешно справляются с трудными постановочными задачами.
На этом фоне очень неожиданно и неубедительно прозвучало заявление артиста А. Кайдановского, что он отказывается сниматься дальше по той причине, что фильм получится серый и неинтересный. При этом сколько-нибудь убедительных доводов А. Кайдановский привести не смог, ссылался лишь на свою интуицию и на то, что его не устраивают некоторые эпизоды в режиссерском сценарии (которые, кстати, не имеют прямого отношения к роли Германна)".
Договорились, что он напишет свой вариант сценария, чтобы был предметный разговор. Написал.
Из дневника:
Пришел Толя совсем зеленый. Этот мудила несгибаем. Пробежала его сценарий — чудовищная херня с уклоном в хичкоковщину.
Толя. Я еле существую. Его жуткие проблемы, от которых я сгнию скоро. Как ему помочь? Ужас!
В общем, картину законсервировали. Подготовили исковой материал о возмещении ущерба, причиненного студии. По нему было постановлено взыскать с Кайдановского 120 (!) рублей, а я остался в документах Гостелерадио СССР режиссером, растратившим 80 тысяч государственных денег.
Таким образом, ничего подобного не предве щавшая встреча с Каином (так звали Кайдановско го его друзья, неспроста, видать) лишила меня ра боты. Надо было повнимательней отнестись к тревожному Ииному “не-е-ет!я. Да что уж теперь…
О Володе и обо мне в одном застолье
Этот диск подарил мне недавно наш хороший товарищ. Вряд ли он снимал это видео с определенной идеей: просто поставил камеру на штативе напротив Ии, оставив в кадре только ее. Остальные присутствуют голосами (без расшифровки).
Ия: Он когда на Марине Влади женился, то да се… Все: “Он уедет, навсегда уедет во Францию". И вот все сидят и это обсуждают всё время. И — входит Володя. После спектакля. И все тридцать человек — или сколько их там — замирают, и — тишина! И вот… Володя никогда сразу не пел, я запрещала: “Никогда не просите Володю в моем доме петь. Он захочет… он знает, где гитара". Там пианино стоит, так за пианино.
И вот он входит, и эта тишина. И он проходит, берет гитару, и… “Не волнуйтесь — я не уехал, не надейтесь — я не уеду!" И поставил опять гитару. Сел. Ну, сидим, сидим, а мне тридцать три было (день рождения). И вот он запел. Вдруг — сам, никто не просил. Поет, поет. А когда он пел, я рядом на пол садилась: так любила, когда он пел! Говорю: “Володь, спой мою любимую", а он — другое, “ну спой мою любимую!"… У меня кассета даже есть, записал парень. Но она плохая, ее еле-еле вытянули, но она есть где-то, и там всё есть. “Володя, — говорю, — трам-тара-рам!! Мне тридцать три или что?! Пой мою любимую!" Он и запел: “Дела, меня замучили дела" — ту, что посвятил Севке Абдулову, а это была одна из моих любимых песен. Очень любил для меня петь. Ну, не для меня… А я ТАК слушала!
Но не было у нас с Володей романа! К счастью! Когда мы снимались в “Служили два товарища"… Я долго не смотрела этот фильм. Долго! Было отвратительно, потому что вырезали самую любимую — мы ее называли “постельная сцена". Три дня я его готовила. Мы в обнимку с ним ходили по студии, по группам, то-се, пятое-десятое… Я: “Володя, не волнуйся, всё сделаем". И вот снимаем мы эту сцену, и все обалдевают. Там — ничего! Там люди разговаривают. Но между ними такое “нечто" происходит. Все чего думают: лег и трахнул. Ну и что? А тут… Все опупели, охренели! И была у нас такая реквизиторша, замечательная баба. Подходит и говорит: “Ия, Володя, у меня такие бифштексы дома! Может, приедете?" Я ничего не сказала. А там есть отдельные умывальники, а есть такие 150 метров, как в пионерском лагере. Вот я с этой стороны снимаю грим, а Володька с той стороны снимает грим. И он говорит оттуда, кричит: “Ия, может, поедем на бифштексы-то?" Я говорю: “Володь, а зачем? Мы сцену-то сняли". (Смех за столом.) Вот он хохотал, как вы сейчас хохочете: “Ну, — говорит, — сука. Ну сука!"
Всё! На этом дело кончилось. Мы любили друг друга, как — я не знаю — как братья, как друзья, как сестры…
Голос: Плутонически!
Ия: Платонически. И я еще сказала: “У меня не может быть романа с гениями". Это всё тогда ру-хает… Рушится! Как меня доставал Иоселиани, вы бы знали. Этого не может быть! Он звонил Ларисе Шепитько (царство ей небесное!) и спрашивал: “Лариса, скажи, пожалуйста, это что — дохлый номер?" Она сказала: “Абсолютно дохлый!" ГОЛОС: Зато вот Анатолий достал.
Ия: Что значит — достал?
Голос: Запросто.
Ия: Ничего не достал. Это я его достала. (Смех.) Он замечательный человек!
ГОЛОС: Это может понять только женщина. А мы сейчас выпьем за него.
ИЯ: Потрясающе! Вот это тост! Вот в этом доме, здесь, всё сделано его руками. Вы приедете в мой дом в Москве — всё сделано его руками. Толя — разный, Толя — всякий, но Толя — настоящий. Он — НАСТОЯЩИЙ! Он уже раза четыре звонил: как, что… Бедный… Он приедет в конце августа.
