Михаил Тухачевский. Портрет на фоне эпохи - Юлия Зораховна Кантор
Ингольштадтская комендатура передала дело в суд 14 апреля. Три дня спустя суд, изучив поданные материалы, счел их недостаточно информативными и предписал точнее расследовать обстоятельства: «Выяснить, был ли осведомлен обвиняемый, и если да, то откуда, что Абель – его лагерное начальство»74.
Уточнения, сделанные после скрупулезного расследования: «Подсудимый был в достаточной мере осведомлен, что унтер-офицер принадлежит к надзорному персоналу военнопленных и является для него начальником, исполняющим служебные обязанности. Об этом также гласят и доски объявлений форта, разъясняющие пленным правила содержания и распорядка. Обвиняемый владеет немецким языком и, таким образом, мог прочесть и понять надписи. Подсудимый знал, что унтер-офицер поднял одеяло, чтобы контролировать его местонахождение. Обвиняемый с середины ноября 1916 года находится в форте IX и знает правила содержания. Таким образом, вопрос о юридически значимой ошибке отпадает…»76
Тухачевского, разумеется, вызвали на допрос: «Обвиняемый… утверждал, что унтер-офицер грубо сорвал с него покрывало и ногтем поцарапал ему лоб… Абель же заявил, что был очень осторожным при осмотре…»76 В итоге – приговор: «Слова обвиняемого являются оскорблениями и носят неуважительный характер, они были высказаны непосредственно против унтер-офицера. Не было ни повода, ни оснований со стороны обвиняемого вести себя подобным образом»77. Тухачевского приговорили к шести месяцам тюрьмы.
Несомненно, вынесению жесткого приговора «поспособствовала» и устоявшаяся репутация Тухачевского: «Лейтенант Тухачевский – молодой офицер, который дерзил унтер-офицерам и адресовал им оскорбительные реплики»78. Как упомянуто в судебном определении, наказание Тухачевского имело еще и назидательный характер: некоторые пленные офицеры Ингольштадта «высокомерно и нагло» обращались с унтер-офицерами, служившими в лагерном охранном персонале. Узники попросту отказывались признавать лагерный регламент, в соответствии с которым охрана, включая низшие чины, являлась для них вышестоящим персоналом, коему надлежало безоговорочно подчиняться. Желая оградить унтер-офицеров от унижений со стороны пленных, суд вынес Тухачевскому «образцовый» – максимально жесткий – приговор, чтоб «другим было неповадно»79.
Уже спустя три дня Тухачевский письменно информировал председателя ингольштадтского суда генерал-лейтенанта Лангнетцера:
В связи с объявленным мне приговором суда от 13 июля 1917 года, предусматривающим шесть месяцев тюрьмы за оскорбление унтер-офицера Абеля, я обращаюсь в Высший Военный суд Нюрнберга, поскольку я не был оправдан.
Лейтенант Тухачевский
Ингольштадт форт IX комната 15
16 июля 1917 года80
Ожидая, пока баварская судебная машина переварит в различных инстанциях дело об оскорблении унтер-офицера, заскучавший было Тухачевский влип еще в одну историю – конфликт с комендантом лагеря генералом Петером. Гуляя по двору форта, Тухачевский столкнулся с комендантом. Увидев небрежно одетого, засунувшего руки в карманы русского лейтенанта, генерал замедлил шаг и спросил: «Почему вы меня не приветствуете – не отдаете честь?» Тухачевский молчал. «Немедленно выньте руки из карманов и отдайте честь!» Никакого внимания. «Лейтенант, вы увидите, что вам это дорого обойдется!» Тухачевский поднял глаза и холодно поинтересовался: «Сколько марок?»81 Этот эпизод впоследствии многократно и с удовольствием вспоминали французские и русские товарищи Тухачевского по плену, передавая «апокриф» вновь прибывшим. Да и самому Тухачевскому сюжет явно нравился: в его рапорте командиру полка, написанном уже после удачного побега из плена, это происшествие, единственное из всех им перечисленных, описано с кульминационной цитатой: «Сколько марок?»82 Комендант лагеря генерал Петер сарказма пленного подпоручика не оценил и подал в суд.
С этого момента расследования двух дел об оскорблении – унтер-офицера Абеля и генерала Петера – шли параллельно и тянулись до 1919 года. Документы переходили из Ингольштадта в Нюрнберг (в Верховный военный суд Баварии) и возвращались обратно. Назначались все новые даты разбирательств, пока, наконец, 4 октября 1917 года на очередном штампе не возникла размашистая надпись от руки красным карандашом: «Судебное заседание состояться не может, поскольку подсудимый снова бежал»83.
Пятый по счету побег оказался успешным. Информация о нем дошла до Нюрнберга лишь два месяца спустя. Еще полгода спустя, в энный раз пунктуально поинтересовавшись, не пойман ли беглец, 8 апреля 1918 года судебное представительство третьего Баварского Королевского армейского корпуса было вынуждено констатировать: «Нет сомнений в том, что побег лейтенанта Тухачевского удался. Предлагаем вернуться к рассмотрению дела 1 апреля 1919 года»84.
А начиналось все так. 16 августа 1917 года в комендатуру лагеря Ингольштадт поступил рапорт: «О русском лейтенанте Тухачевском М.Н., полк инфантерии, о русском капитане Чернивецком С.С., штаб 53-й дивизии, в связи с попыткой побега. Сегодня 9 русских офицеров, давших письменно честное слово и обязавшихся во время прогулки не предпринимать попыток к бегству, были выведены на прогулку унтер-офицером Гофманом по установленному маршруту… На обратном пути два русских офицера – лейтенант Тухачевский и капитан Чернивецкий – быстро пошли вперед, в то время как унтер-офицер Гофман остался замыкающим колонну пленных. По прибытии домой оба названных офицера отсутствовали. Предположительно они находятся поблизости от Цухеринга и пытаются оттуда продвигаться далее. Капитан Чернивецкий совсем не говорит на немецком, Тухачевский – только на ломаном. Обязательства честного слова [бланки заявлений. – Ю.К.] и личные карточки заключенных прилагаются»86.
Содержание стандартного бланка обязательства:
Объявление.
Я даю честное слово в случае моего участия в прогулке во время самой прогулки, т. е. с выхода из лагеря и до возвращения в него обратно, не совершать побега, во время прогулки следовать всякому распоряжению конвойных и не совершать никаких действий, угрожающих безопасности германского государства.
Я знаю, что на основании § 159 свода военных законов о наказаниях военнопленный, совершивший побег, несмотря на данное честное слово, подвергается смертной казни86.
Какова же была жажда освобождения, если Тухачевский и Чернивецкий решились на побег, зная, что в случае поимки их ждет смерть…
Комендатура лагеря зарегистрировала это донесение лишь через 5 дней – 21 августа 1917 года. Ответ последовал еще через 5 дней – 26 августа. Немецкое делопроизводство, что в военное, что в мирное время, к счастью для беглецов, велось без спешки.
Тухачевскому бежать удалось, правда, с некоторыми осложнениями. Об этом он сам рапортовал полковому начальству: «Начало побега было очень неудачно. Сразу
