Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева
На пенсии до него доходили слухи, что мастера украинской литературы — Павло Тычина, Александр Корнейчук и Микола Бажан — теперь говорят, что подавлять в школах национальный язык было его ужаснейшей ошибкой. «Как будто они, все мои „близкие друзья“, которым я помогал и не раз спасал от сталинского гнева, сами не пели тогда дифирамбы этой политике», — недоумевал он и рассказывал историю о вожде.
Тот поехал навестить мать в Гори. Все секретно, но народ прознал: «Царь едет». Он вышел из вагона, и толпа молящихся женщин встала на колени на дороге и поползла к нему: «Верни нашим детям грузинский язык!» Сталин крикнул: «Уймитесь, дуры! Где ваши дети потом по-грузински работу найдут?», плюнул и уехал, так и не повидавшись с матерью, которая умерла в 1937 году. Впрочем, добавлял Хрущев, «Сталин был таким же грузином, как Гоголь украинцем».
Для интернационалиста Хрущева даже намеки на проявление почвенничества были крамольны. Он не только следовал линии партии, он искренне верил в преимущества однородного коммунизма с центром в русскоязычной Москве.
Приближался 125-летний юбилей Тараса Шевченко, и его творчество надо было переосмыслить так, чтобы из украинского националиста, которого в 1847 году за «малоросские» стихи отправили служить в русскую императорскую армию, он превратился в борца с самодержавием[105]. Дома я нашла брошюру «Советский музей» 1939 года, посвященную Шевченко. На обложке красовался рисованный портрет Сталина с книгой вместо привычной трубки, а одна статья, «Великий украинский народный поэт», испещрена карандашными пометками Хрущева. Он готовился к докладу об «обрусении» поэта. А эти дебаты — русско-украинский ли Шевченко поэт или просто украинский — не утихают до сих пор.
Никиту Сергеевича отправили в Киев не только сажать и чистить. Вождю нужен был хороший организатор и исполнитель, который мог сговориться с народом. После Голодомора — большого голода начала 1930-х годов, случившегося в результате драконовской коллективизации, возглавляемой тогда Косиором, — житница страны находилась в плачевном состоянии. Принудительные сталинские хлебозаготовки 1932 года, за которые в «чрезвычайных комиссиях» отвечали Молотов и Каганович, привели к многотысячным смертям. Этот «организованный голод» был еще и средством для ослабления «врага», то есть частного собственника. Ситуация обострилась и из-за обобществления скота — крестьяне стали массово забивать коров, коз и лошадей.
Долгие годы Голодомор, и вообще голод начала 1930-х, был государственной тайной, скрывающей большой разброс в цифрах о погибших: от более 2,5 до 10 миллионов человек. Хотя статистические данные существовали с самого начала: в январе 1932 года, когда начался голод, население Украины составляло 32,7 миллиона человек. В 1937 году, за год до назначения Хрущева, перепись насчитала чуть более 28 миллионов[106]. Страшная цифра — почти четыре миллиона — больше, чем в других республиках, кроме Казахстана, который пострадал еще сильнее — 22,42 % его населения погибло в те годы против 12,92 % на Украине[107].
Международная реакция была бескомпромиссной. Журналист Гарет Джонс после поездки по Украине в 1932 году опубликовал статью «Будет ли суп?» в уэльско-британской газете «Вестерн мейл». В 1933 году уже не только Джонс с возмущением описывал массовый мор, но и «Манчестер гардиан», и журнал «Тайм». Но западное общественное мнение свалили на буржуазную пропаганду, а в скудных поставках картофеля Хрущев обвинял саботажников вместо дефектной колхозной системы[108]. Приписывая слухи о Голодоморе западной дезинформации, он все же не скрывал изумления: «Я просто не представлял себе, как может быть в 1932 году голодно на Украине. Когда я уезжал в 1929 году, Украина находилась в приличном состоянии по обеспеченности продуктами питания… И вдруг — голод!»[109]
Пока Хрущев боролся с правым уклоном в Промакадемии, Советское государство в пылу авральной индустриализации искало ресурсы в деревнях, особенно в украинских. Людей на стройках первых пятилеток надо было обеспечивать продовольствием (когда они были крестьянами, они кормили себя сами). А чтобы за рубежом покупать оборудование для новых заводов, нужна была валюта, которую обеспечивала продажа зерна. Поэтому срочная индустриализация требовала ускоренного изъятия хлеба у крестьян. Чем грандиознее были планы развития промышленности, тем важнее было полностью отказаться от частного хозяйства в пользу колхозной системы — советского крепостного права. Содержание крестьянства на базовом уровне существования с минимальными затратами оправдывало обеспечение продовольствием промышленных рабочих. Лес рубят, щепки летят.
У крестьян не было ни прав, ни паспортов, ни пенсий, но мертвые они Сталину тоже были не нужны, и от Хрущева ждали восстановления урожайности пшеничных полей для обеспечения страны хлебом. Направляя его на Украину, вождь напутствовал: «Знаю вашу слабость к городскому хозяйству и промышленности… особенно не увлекайтесь Донбассом, поскольку вы сами из Донбасса, а больше внимания обратите на сельское хозяйство, потому что для Советского Союза сельское хозяйство Украины имеет очень большое значение»[110].
Никита был идеальной кандидатурой для такой работы. Югославский политик и диссидент Милован Джилас, получивший известность благодаря своей книге «Беседы со Сталиным», первым сравнительно объективно описал соратников советского вождя после встреч с ними в 1940-х годах по поручению Иосипа Броза Тито. Он рассказывал: «В советских верхах [Хрущев] считался довольно ловким практиком, с большим талантом в экономических и организационных делах… он узнавал и исправлял, в то время как другие отдавали распоряжения из кабинетов, в которых принимали отчеты»[111].
Наместник Кремля не сидел на месте. По свидетельству Галины, жены Михаила Бурмистенко, заместителя Хрущева в Киеве, он лично «ездил по колхозам, осматривал технику, заглядывал в свинарник, обсуждал практические вопросы», и все с характерным для него «многословием и живым чувством юмора»[112].
Работа была не из легких. Иногда колхозы существовали только на бумаге. В 1939 году 227 000 украинских колхозных дворов находились на частных хуторах, а земля «сдавалась в аренду» крестьянам без всяких документов[113]. Раньше партийные боссы закрывали на это глаза, но Хрущев приехал с твердым намерением выполнить решения Кремля и действовал так, как бы действовал его ментор Каганович: в непослушных районах председателей сразу объявляли злостными нарушителями[114].
Соратники вспоминали Кагановича «человеком дела… Если Центральный Комитет давал ему в руки топор, он крушил направо и налево. К сожалению, вместе с гнилыми деревьями он часто рубил и здоровые. Но щепки летели вовсю — этого у него отнять нельзя»[115]. Никита не отставал, хотя, ежедневно общаясь с колхозными председателями, рабочими и доярками, видел, как трудно живется людям. Он не мог не понимать, что в деревенских проблемах не могут быть
