Сибирские сказки - Автор Неизвестен -- Народные сказки
Уж дело к ночи сделалось. Приехали, там у амбара крышу раскрыли, златобрежну шубу, там добра сколько на воз наклали и златогривого коня украли. Выехали за деревню, Васька говорит: «Тебе такое добро, а мне шуба и златогривый конь». А дядя и говорит: «Да ну, Василий, одному шубу, другому коня и живота пополам». А он: «Ну раз так, поедем к барину, чо барин рассудит». — «Обокрали барина да поедем к барину. Да ты чо, сдурел?»-говорит. Васька вожжи выхватил да заворотил обратно, и приехали к барину. «Давай, — гварит, — дядя, под окошком слушай, чо барин говорить будет». Сам стал стукаться. Барин лежит в пуховиках на койке, а у него подсказатель сказки сказыват. Ну вот Василий зашел, подсказатель отворил двери, а он подсказателя-то задушил в сенках, а сам прибегат к барину и говорит: «Вот я еще побасенку знаю, барин». А барин не глядит, кто там говорит: «Ну давай сказывай». Он и говорит: «Жил-был барин, вот такой же, как ты. У его, — гварит, — был конь зла тогривый и шуба златобрежная». Он и говорит: «Да ведь и у меня есть конь и шуба и живота тоже много». — «Ну и, — гварит, — дядя с племянником приехали и этого барина обокрали, выехали за деревню, племянник и говорит: «Я воровал, мне златогривого коня и златобрежну шубу». А дядя не соглашатся, говорит: «Тебе коня, а мне шубу». (А он кричит шибко, этот Васька). Барин-то лежит и говорит: «Гм, еще бы, племянник воровал, а дяде бы шубу, ему бы живота хватило». А он соскочил на ноги да и говорит: «Слышал, дядя?» А тот за окошком: «Слышал». Соскочил и удрал. Барин остался. Ну и вышли и сяли и поехали с дядей.
Выехали за деревню. Этот племянник: «Дядя, обокрали, а амбар не закрыли. Надо закрыть». А дядя и говорит: «Да ты чо, — гварит, — с ума сошел: то судиться, то амбар закрывать». А Васька выхватил вожжи, заворотил, и поехали. А барин задремал.
Подъехали. Племянник залез на крышу, а дядя стал подавать ему. И последнее бревно как подал ему дядя, племянник взял опустил его в дядю-то и убил его (будто как вырвалось оно).
Ну и приехал домой, а тетка утром встала и пошла узнать, с ума сходит: «Васька, а дядя-то где?» — «Да где, — гварит, — обокрали барина, стали бревно подымать, я уронил да зашиб его». Вот эта старуха заплакала: «Я его не похоронила. Если бы ты съездил да привез его». — «А чо тебе не жалко? Ежли не жалко тыщу рублей, то привезу». Она ему тыщу рублей отдала. А у ней была кобыла с жеребенком. Он взял жеребенка дома оставил, а на кобыле поехал за ним, взял винишка с собой маленько.
Ну и приехал, а там два человека его караулят у амбара. «Што, — гварит, — вы тут делаете?» — «Да вот ночась у нас барина обокрали, и человек убитый, вот, — гварят, — караулим его». Он гварит: «У меня здесь нет знакомых никого, можно с вами ночевать?» — «Ну дык чо, давай ночуй: нам веселяе». Он, этот парень, согласился. Они говорят: «Выпряги». — «Да ну, чо ее выпрягать. Она еще повод оборвет да убежит. В запряжке пушшай стоит». Сял будто поужинать, вытаскиват литру вина: «У-y, ребята, холодно, давайте выпейте. Чо, куда он деватся». Он выпоил им (лошадь ржет стоит) и лег возле огонька и лежит. А они посидели маленько, легли и захрапели.
Он в то время соскочил, взял в ходок бросил покойника и воз отвязал; ну чо, кобыла к жеребенку и попорола домой. А сам лег с имя тут. Ну и лежит. Они зашевелились, видят: он спит, будят: «Парень, у нас покойника нет и лошади нет. Мы проспали». Ну он соскочил, закричал: «У вас он, наверно, не мертвый был, наверно, живой! Вы, наверно, жулики! Этим барин и дом нажил?» Барин услышал это. Тут публика, милиция, он ревет: «Барина заберут!» Барин уго-вариват: «Только не реви, батюшка, чо лошадь стоит, я уплачу». А он: «Ничо мне не надо». Всё кричит и кричит. Вот барин и говорит: «Батюшка, чо тебе надо, возьми, только не кричи». — «Гм, десять тысяч дашь, так не буду кричать, а то посажу вас всех. Да коня мне дай домой уехать». Барин отдает ему десять тысяч и коня дает с упряжкой, штобы уехать домой.
Приезжат домой, и там уж тетка дядю похоронила. Они теперь живут-поживают и добра наживают.
Фома Берников
(Указатель № 1739)[25]
ил-был Фома. И вот однажды он наработался, пришел, лежит на печке, разделся совсем. А у них был маленький ребенок, жена сидела, качала его, а под окошком полюбовник стоял. И вот ей запустить полюбовника нельзя, она и давай ребенка качать: «Бай, бай, бай не проси рожка, попроси мешка, седни на мельницу съезжу, завтра об эту же пору назад принесу». Ну а Фома лежит на печке и говорит: «Чо-то далося, ребенок спит, а ты все кричишь мешок да мешок». А она: «Хорошо тебе на печке-то лежать, а тут сиди за зыбкой-то».
А полюбовник это дело понял за окошком: «Бог помочь». А она: «Милости просим». — «Фома дома?» — «Да вон на печке лежит». — «А я вот пришел: дайте мне мешок на мельницу съездить, а я об эту пору назад принесу». Вот она кричит: «Фома, подай мешок-от ему!» А он гварит: «Чо мне с печи слазить, возьми да подай». — «Да, — гварит, — буду я чужому мужику подавать еще ночью». Ну вот Фоме делать нечего, слез, пошел мешок подавать. Откинул только дверь, а полюбовник его за руку на улицу выдернул, а она еще подтолкнула, штобы он скорей вылез. Потом этот полюбовник зашел в избу. Двери закинули и огонь заду-нули, спать легли, а он на морозе босиком (время-то между рождеством и крещением). Вот он подошел под окошко: «Старуха, ты чо не пущашь меня, закинулась?» А она отвечат: «Кто ты такой?» А он: «Да Фома». — «А какой Фома? У меня Фома в обнимку на ручке лежит, а ты, может, шуликин?»[26] А он и говорит: «Неужели я шуликин? Пойду к собаке, собака привязана. Ежли я Фома, то собака заластится, а если шуликин, то залает». Пришел — собака ластится. Он
