Ледяное пламя Якова Свердлова - Роман Валериевич Волков
Выйдя из лектория, Свердлов снова периферическим зрением заметил слежку за собой. Он опять принялся кружить, срезать через дворы, резко бросаться вперед, как заправский спринтер. Однако был уже вечер и на улицах не было дневного многолюдья, чтобы затеряться среди прохожих. А хитрые питерские лазейки Яков попросту не знал — он еще не успел изучить город в достаточной степени, как родной Нижний или Екатеринбург. В какой-то момент Свердлов решил, что избавился от преследователей, и привел их прямо в Басков переулок. Охранка снова переиграла Якова Свердлова.
Следующие пять дней наружное наблюдение постоянно сопровождало Якова Свердлова. Поскольку основные маршруты его движения были охранке уже известны, теперь полицейские агенты могли следить за ним на большей дистанции, ничем не выдавая себя. Яков успокоился, он не замечал шпиков. А те рассчитывали, что наблюдение поможет выйти на незнакомые явки. Возможно, через некоторое время ожидания полиции оправдались бы, но начальство решило не рисковать понапрасну. Утром 14 ноября Свердлова подкараулили рядом с домом и арестовали. В тот же момент группа сотрудников стучалась в квартиру Глафиры Теодорович.
В этот самый момент Клавдия зашифровывала очередной доклад мужа в Центральный комитет. Бестолковая суета в прихожей, которую устроила хитрая Глафира Ивановна, ее причитания и просьбы разъяснить суть ордеров позволили Новгородцевой выиграть бесценные пару-тройку минут. За это время Клавдия успела уничтожить оригинал письма и ключ к шифру. Жандармам достались лишь непонятные письмена без адреса на конверте. Доказательная база уплыла у них буквально из-под носа. Тем не менее Клавдия тоже была арестована. Супругов хоть и отвезли в одну и ту же тюрьму, но они снова были разлучены, как четыре с половиной года назад. Чуть больше трех месяцев им удалось провести вместе. Как потом они вспоминали, это было, пожалуй, самое счастливое время в их жизни.
Глава 21. Товарищ Андрей и Андрей Яковлевич
Клавдия Новгородцева перед законом оказалась чиста. Следователи попытались было ее расколоть: таинственные знаки на бумаге, ее революционное прошлое и подпольное настоящее ее мужа — все это в сумме выглядело подозрительно. Однако Клавдия с обезоруживающей улыбкой уверяла, что просто рисовала каракули — беременной женщине и не такие странные занятия на ум могут прийти. От прошлого она давно отреклась и остепенилась. А муж — тот ни в чем не виноват. Да, беглец, но не ради революции, а во имя любви к ненаглядной женушке. Да и делом-то он занимался легальным, по специальности — издание газеты думской фракции. Доказательства рассыпались на домыслы и догадки, а такое на уголовное дело при всем желании не тянуло. Царская Фемида была далека от совершенства, но откровенной фальсификацией дел и выбиванием показаний все же руки не пачкала. Через неделю Клавдию жандармы вынуждены были отпустить. Она вернулась к Глафире и с теплым чувством благодарности, перемешанным с отхлынувшим нечеловеческим напряжением, обняла свою благодетельницу — а теперь и подругу по несчастью.
Яков сидел в одиночной камере Петербургского дома предварительного заключения. Он повторял ту же версию, что и его жена, — супруги предусмотрительно договорились заранее, о чем будут говорить в случае ареста, и даже неоднократно разыгрывали сцены допроса по ролям. Творческий подход матерого арестанта выручил как Кадю, так и помогал самому Яше. Однако с ним заканчивать работу следствие не спешило. Жандармы точно знали, что Свердлов — довольно крупная рыба. Из него стоило извлечь как можно больше информации. Но как его заставить говорить?
Письмо Я. М. Свердлова из Петербургского дома предварительного заключения своей жене — дорогой Каде. 1 марта 1911 года. Подлинник. Автограф
[РГАСПИ. Ф. 86. Оп. 1. Д. 3. Л. 1–1 об]
Следствие пыталось переквалифицировать дело Свердлова с простого побега из ссылки на призыв к вооруженному мятежу. Одной из главных улик стала та самая прокламация на смерть Толстого. Впрочем, Яков в ответ только ехидно улыбался — авторство его оставалось недоказанным и, в принципе, недоказуемым. Молчание и терпение вновь стали надежнейшими союзниками Свердлова.
Арестант снова вернулся к своим привычным занятиям. За два месяца жизни в Питере он по-настоящему подружился с Глафирой Теодорович и теперь раз-два в неделю отправлял ей из тюрьмы письма: «Попав в тюрьму, он набросился на учебу, просил присылать книги, строил планы на будущее… В письмах к Клавдии Тимофеевне и ко мне Яков Михайлович писал, что в тюрьме он много работает. Каждый день он читал не меньше десяти часов. Экономил на еде, чтоб скопить деньги на книги. Усиленно изучал иностранные языки» (128).
Кроме того, Свердлов пытается бросить курить — и выкуривает уже не 50 папирос в день, а 10, о чем радостно пишет жене 29 марта 1911 года. «Скучно в неволе без курева, но почти три пачки в день — это и в самом деле устрашающе, даже не только с точки зрения финансов» (а самокрутки или трубку Яков не курил). Возможно, это и стало одной из причин ранней смерти молодого вождя? (166)
С новой силой у Якова вспыхнула страсть к учению Йергена Петера Мюллера. Прошлогодняя неудачная попытка избежать ссылки доказала, что надеяться на милосердие карательной системы бесполезно, пока министром остается Столыпин, — это во-первых. Во-вторых, поражение верхушки легкого ему удалось залечить, и меньше всего Свердлову хотелось обрести эти проблемы заново. Поэтому он изнурял себя регулярными упражнениями.
В целом Свердлов ощущал себя в одиночной камере как в родном доме — количество его судимостей и проведенных в неволе лет произвело бы впечатление даже на профессионального преступника. Одно лишь его сильно волновало — разлука с беременной женой. В этот раз ему без Клавдии было особенно плохо, Яков изводил себя мыслями — каково его ненаглядной сейчас? Без денег, без поддержки родных, в чужом холодном городе. Своими переживаниями он делился с Глафирой: «Невыразимо больно свое бессилие — невозможность быть полезным самому близкому, дорогому существу» (73).
Свердловы не теряли связь
