Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева
Признаюсь, мне иногда самой трудно понять, как один и тот же человек мог кричать на поэтов и художников и одновременно дать толчок духовному обновлению системы. Его правильные демократические инстинкты страдали от таких же естественных для него регрессивных импульсов. Андрей Вознесенский, которого Хрущев однажды жестко отчитал за недостаточный патриотизм, заметил с искренним сожалением: «Хрущев был нашей надеждой. Я потом долго не мог уразуметь, как в одном человеке сочетались мощный размах преобразований и тормоза старого мышления»[2].
Порой мне так за него стыдно и хочется кричать: «Остановись, послушай, дай сказать!», но разделить эти личности невозможно. Поэтому в истории он фигура трагикомическая: есть тезис, есть антитезис, но дефицит синтеза. Эрнст Неизвестный, скульптор, которого Никита Сергеевич громил на выставке в Манеже в 1962 году и который потом стал автором его черно-белого памятника на Новодевичьем кладбище, называл его «контрапунктом».
В истории Хрущева на редкость четко просматриваются история и характер России: и национальный, и политический, и социальный — характер маятника, качающегося от одного перегиба к другому. Черты его характера — знак его абсолютной русскости — по выражению старшей дочери Никиты и Нины, Рады, «русского во всех коленах». Он как двуглавый орел, смотрящий в разные стороны, постоянно кидающийся из крайнего самоуважения к крайнему самоуничижению на просторах огромной страны от европейского Балтийского моря до азиатского Тихого океана.
Эта книга — моя попытка не только понять, что же такое был СССР (и Россия) через судьбу одного из его убежденных созидателей, который в конце концов оказался и его первым разрушителем, но и найти «настоящего» Хрущева. Я стремилась освободить его образ от исторических штампов и незаслуженных сплетен, от семейных досад и политических мифов. Ревизионистские сталинские историки все активнее рисуют его вечно интригующим «Иваном-дураком», но он, скорее, первый и единственный популист от народа, уверенный, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».
«Хрущев вспоминает» [ «Khrushchev Remembers»]. Первое издание «Литтл Браун»
1971
[Семейный архив автора]
В моем описании я попыталась соотнести мои воспоминания детства и рассказы старших родственников — в первую очередь моей мамы Юли (в семье ее называли Юля-маленькая), Рады и Сергея, детей Хрущева от брака с Ниной Кухарчук. Помимо хорошо известных заметок о том времени Алексея Аджубея, мужа Рады, я использовала неизвестные записи и дневники Виктора Гонтаря, мужа Юли-большой, дочери Никиты от первого брака с Ефросиньей Писаревой. Во многом я опиралась на мнения друзей моей мамы, интеллигенции периода «оттепели», и сравнивала их точку зрения с документами и фактами, появившимися в последние десятилетия. Повествование получилось двухголосым — таким же двойственным, как и мой герой. Голос исследователя, профессора американского университета, занимающегося политикой и культурой России, рассказывает о том, как непредсказуемые карьерные изломы политической судьбы Хрущева отражали эволюцию страны и режима. Голос правнучки (курсивом) дополняет этот рассказ личными комментариями. Иногда эти голоса сливаются и пересекаются, но оба стараются, насколько возможно, избегать предвзятости.
ВЗГЛЯД СОВРЕМЕННИКОВ
M. Ф. Шатров (писатель, драматург):
Слушая… рассуждения о Никите Сергеевиче, очень больно реагируя на перлы иных журналистов, не так далеко ушедших от Суслова, в своих оценках поразительного человека, я не могу принять… двухцветного черно-белого деления этого человека.
Что хорошо для памятника на кладбище — a это действительно хорошо! — то совсем не хорошо для жизни. Человеческую гармонию мы пытаемся проверить политологической алгеброй. Иногда это нужно, но для меня, для писателя, этого мало. Неправда это. Заглянем все в себя. Это же была единая взрывчатая смесь одной души, которую нельзя разъять на политологические составляющие. Он нес в себе нe белое и черное, мы все такие, в этом смысле он ничем не отличается от каждого, а нес он в себе дыхание революционной эпохи, которую задавила глыба сталинизма. Из-под нее он выкарабкивался, очищаясь и возвращаясь к тому, что было для него смыслом жизни.
Когда я думаю о Никите Сергеевиче, я думаю о трагедии талантливого, одареннейшего русского человека, великого человека, о трагедии реформатора, давшего своей стране и своему народу самое главное — глоток свободы, человека, который обречен был умирать под улюлюканье бывших холуев, под улюлюканье прессы и неблагодарной интеллигенции. Чего там только не было! И телефоны отключали… эстафета в этом плане до сих пор работает.
Но еще в большей степени, я думаю, это трагедия страны, это трагедия нашей истории — уничтожать, и унижать, и растаптывать своих реформаторов. И не сумма созревших политических условий определила поступок Никиты Сергеевича, a его душа, его характер человека, борца, мужчины, суть человека, которая в решающий час одних заставляет вставать с колен и идти на трибуну ХХ съезда, а других продолжать лизать зады властей предержащих, приговаривая при этом, мы сохраняем стабильность, нет ничего выше стабильности…
Вот это мужество Хрущева, вот это умение подняться в трудный момент и пойти на трибуну, невзирая на то, чем это грозит для тебя лично, это и есть, мне кажется, его нравственное послание всем людям Земли. Так давайте же сегодня помнить о главном в хрущевском подвиге: о глотке свободы, которым он напоил страну и нас всех. Ну а что мы с этим глотком свободы сделали и идем ли мы дальше и дальше в этом направлении, это уже вопрос ко всем нам.
Никита Сергеевич Хрущев свое дело сделал.
Н. С. Хрущев (1894–1971): Материалы научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Н. С. Хрущева,
18 апреля 1994 года, Горбачев-Фонд. М., 1994. С. 40–41.
Пролог
«Контрапункт»: похороны и памятник
— В понедельник не хоронят, как какого-то нехристя, — возмущенно повторяла наша няня Мария Ивановна.
— Он был неверующим, — отвечала мама, сдерживая слезы и даже не пытаясь вытирать красные глаза.
— Все равно не по-людски.
Хрущева хоронили в полдень в понедельник 13 сентября 1971 года. Мама звонила Сергею и спрашивала, нельзя ли перенести:
— Плохая примета утром, да и еще и 13. Он чертову дюжину не любил. Несчастливое число.
— Скажи спасибо, что вообще хоронят, — устало отвечал Сергей.
Прадедушка умер в
