Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева
Доклад Н. И. Ежова «Итоги проверки партийных документов» на пленуме ЦК ВКП(б)
21–25 декабря 1934
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 561. Л. 64, 66]
ВЗГЛЯД СОВРЕМЕННИКОВ
Л. М. Каганович (с 1953 — первый зам. председателя Совета министров СССР, с 1952 — член Президиума ЦК КПСС, в 1955–1956 — председатель Государственного комитета Сов-мина СССР по вопросам труда и заработной платы, в 1957 снят со всех постов, в 1961 исключен из КПСС):
Товарищи, прошу не истолковать эти мои последние общие выраженные мысли как желание подменить ими конкретные, частные ошибки. Здесь добавлю, что подобные ошибки допускал, например, и Хрущев. Ведь большинство руководящих работников, члены бюро Московского комитета партии, районов и Моссовета, которые при руководстве Кагановича, когда он был секретарем МК, работали и здравствовали, были арестованы при руководстве МК Н. Хрущевым. Или, например, товарищи Микоян и Шверник. Ведь и они посылали в МГБ свои письма о согласии на арест не просто руководящих работников, но и членов Коллегии и своих замов, а иногда не просто о согласии, но и с просьбой арестовать, учитывая материалы МГБ, обвиняющие их.
Каганович Л. М. Памятные записки рабочего, коммуниста-большевика, профсоюзного, партийного и советско-государственного работника. М., 2003. С. 623.
На заседании Центрального комитета в феврале 1937 года его ругали и за растущий «культ» собственной личности. Яков Яковлев, член Центральной контрольной комиссии, раскритиковал тщеславный стиль партийной работы, когда подхалимы «к каждому факту повторяют… что в Москве происходит хорошего и разумного, происходит только „по инициативе… Никиты Сергеевича“»[56]. Тот попытался отшутиться: дело не в похвалах подчиненных, а в том, что его называют менее формально по имени-отчеству, что неуместно «при обращении или ссылке на партийных руководителей… С этим надо бороться, и критика Якова Аркадьевича… правильная. Извините, т. Яковлев, я назвал вас Яковом Аркадьевичем»[57].
В зале смеялись. Кто-то попробовал вернуть Хрущева к его мини-культу, и он пообещал, что постарается меньше обращать внимания на комплименты. Через несколько месяцев на Московской партийной конференции он ругал себя за то, что поощрил атмосферу самовосхваления: «шумные овации должны быть выжжены каленым железом»[58]. Это была особенность его характера — совершая политические проколы, он каялся, искренне и сразу, хотя с годами становился все более падок на лесть.
В 1934 году, когда Хрущев вошел в состав ЦК, сталинисты, подавив остальные фракции, сами пока делились на умеренных и радикальных. Главным предметом споров была экономическая политика. Должна ли вторая пятилетка быть такой же нещадной, как первая? На XVII съезде партии, «Съезде победителей», Вячеслав Молотов, сменивший опального Рыкова на посту председателя Совета народных комиссаров, настаивал на авральных темпах. Нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе был против, и на съезде участники стали свидетелями необычного зрелища — открытого разногласия между членами Политбюро[59].
Из речи Я. А. Яковлева на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г.
4 марта 1937
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 612. Ч. 3. Л. 20]
Из речи Н. С. Хрущева на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г.
5 марта 1937
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 612. Ч. 3. Л. 34 об.]
Хрущев был сторонником радикального Молотова. Во-первых, Вячеслав Михайлович был давним соратником Сталина; во-вторых, он сам считал, что любых поставленных партией задач можно достичь независимо от «объективных условий». Главное, чтобы были необходимый энтузиазм, энергичное руководство и правильная организация работы[60].
Несмотря на разногласия, в начале 1934 года политика казалась примирительной: многие побежденные оппозиционеры остались в ЦК, а сам Сталин заявил, что «воевать больше не с кем»[61]. Все изменилось 1 декабря 1934 года — недовольный большевик Леонид Николаев убил популярного первого секретаря Ленинградского обкома Сергея Кирова, в котором многие видели кремлевскую альтернативу.
Уже после ХХ съезда за ужином дома как-то зашел разговор о Кирове, вспоминала мама. В гостях был Анастас Микоян (он очень часто заходил), который хорошо знал ленинградца. Она спросила, правда ли тот был так популярен, как сейчас говорят. Микоян ответил: «На заседаниях Президиума при Сталине Сергей Миронович всегда молчал, не хотел вождя раздражать. Но когда Сталина не было, был превосходный оратор. В 1922 году его послали в Поволжье для встречи с голодающими и поднятия их духа. Он там так говорил, что аудитория слушала, затаив дыхание, забыли и о хлебе, и о голоде. Конечно, Сталин его опасался, он мог убедить кого угодно в чем угодно».
Убийство Кирова стало поводом для показательных процессов над оппозиционерами. Прямая роль вождя в смерти ленинградца до сих пор полностью не доказана, хотя вопросов много. Почему третий этаж Смольного, где застрелили Кирова, был закрыт для публики? Почему его телохранитель оказался далеко от начальника и на следующий день по дороге на допрос сам погиб в таинственной аварии? Почему Николаева, дважды задержанного в Смольном за владение оружием, отпускали без обвинений? Впрочем, большинство советских граждан уже тогда не сомневалось в том, кто стоял за убийством[62]. «Ах, огурчики да помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике!» — гуляла частушка по кухням и подворотням.
В. М. Молотов, И. В. Сталин и Н. С. Хрущев на Мавзолее
Середина 1930-х
[Семейный архив автора]
После этого события практически всех бывших оппозиционеров, их сторонников и вообще посторонних людей начали обвинять в покушениях на партийных лидеров, саботаже, шпионаже, ослаблении обороны государства и восстановлении капитализма в СССР[63]. К середине 1930-х «охота на ведьм» стала государственной политикой. Когда Кремль призывал к большей бдительности в выявлении врагов партии и народа, Хрущев не отставал: «Сидит иногда человек, копошатся вокруг него враги, чуть ли не на ноги лезут, а он не замечает и пыжится, у меня, мол, в аппарате вредителей нет… Но это от глухоты, слепоты политической, от идиотской болезни — беспечности»[64].
Не отставал он и в восхвалении
