Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

— Да что вы! Оригинал!

Я не стала объяснять, что это исторически невозможно, потому что после его отставки в 1964-м все статуэтки были уничтожены. Вспомнила, как его зять Виктор Гонтарь рассказывал о записке от Мстислава Ростроповича, полученной за несколько дней до смерти Хрущева в сентябре 1971 года: «Уважаемый Никита Сергеевич! Я, Солженицын и многие другие даем Вам слово, что мы все сделаем, чтобы построить Вам золотой памятник. С уважением от многих за Ваши добрые дела для народа. Ростропович». А тут даже бронзовый бюстик и тот с трудом найдешь.

Бюст Н. С. Хрущева

1965

[Семейный архив автора]

Воодушевленный потенциальной продажей юноша давил: «Продам за семь с половиной тысяч, за полцены. Берите. Хрущев редко бывает. Его сейчас случайно привезли». Бережно завернув увесистую покупку, продавец победоносно вручил ее мне — повезло, сбагрил!

На Лубянке, у подножия Кремля, такую же статуэтку тоже недавно завезли, потому что «иностранцы спрашивали»: «Начальник заказал на всякий случай, вдруг мода на Хрущева пошла». На Никольской улице в главной — по богатому виду — сувенирной лавке столицы шапка Мономаха возвышалась над мешаниной из русской и советской истории: Сталин, Рузвельт и Черчилль в Ялте, балерины, Гагарин, Петр Великий и Иван Грозный.

«Не может быть, что здесь нет Хрущева», — подумала я.

Не было.

«Посмотрите на втором этаже. Там много всего», — равнодушно сказал усталый щегольски одетый продавец. На втором этаже и правда было все: Гоголь, Чехов, Дама и ее собачка, Человек и его футляр и, естественно, еще больше великие: Екатерина, Петр и другие. В этой компании нашлись и «железный Феликс», и Лаврентий Берия, и Юрий Андропов, и даже Генрих Ягода, нарком внутренних дел времен начала Большого террора 1930-х годов, которого, казалось, уже никто не помнил. Я возмутилась, что из тысячи фигурок, включая забытого наркома, опять не хватает только одной — Никиты Сергеевича Хрущева. «Кто ж его купит?» — сказал молодой и совсем не заинтересованный продавец (оказалось, подрабатывающий студент). С тех пор на Хрущева я больше не натыкалась нигде.

Через неделю я пошла на шумевший тогда спектакль театра Наций «Горбачев». Прекрасный спектакль, не о политике, а о любви между Михаилом Сергеевичем и Раисой Максимовной, как объяснили его создатели. Спектакль оказался неожиданно трогательным, невероятно талантливым и либерально-застойным, возвращающим в 1970-е годы брежневизма, почти преддверие афганского вторжения 1979-го. Власть тогда настолько окостенела, что нужно было что-то делать, чтобы ее оправдать, подбодрить, ввести инъекцию коммунистического интернационал-патриотизма.

Горбачев в «Горбачеве» показан как политик с ценностями — раз он так умеет любить Раису Максимовну, значит, хороший. В спектакле предлагается еще один пример для подражания, Юрий Андропов. Он и о стране заботился, и стихи писал. И перестройка Горбачева теперь в основном вышла из андроповской госбезопасности, а не из хрущевской «оттепели» (раньше коэффициент соотношения был обратным). И хотя Горбачев в 1989 году вывел советские войска из Афганистана после очевидного провала той идеологической военной авантюры, а Андропов, вместе с Брежневым, страну в ту авантюру вовлек, в спектакле эти действия показаны как государственная необходимость — облегченная версия сталинской формулы (без упоминания имени) «лес рубят, щепки летят».

Очевидно, Андропов как новый исторический герой уже не только надежда режима КГБ, но и либералов — хоть и сильная рука, но достойная. К слову — согласно публицисту Леониду Млечину, Юрий Владимирович вообще был «последней надеждой режима»[1]. Всех упомянули актеры со сцены, от Ленина до Ельцина, а прадедушка из истории выпал, хотя именно его эпоха повлияла на ценности героя спектакля. Эпоха второй половины ХХ века присутствует как бы без самого Никиты Сергеевича.

В этом смысле интересен образ Хрущева как объекта полувековых манипуляций — не с точки зрения семейной обиды, что над прадедушкой подтрунивают и по сей день. Он сам немало этому содействовал, часто осознанно. К тому же мой дядя, Сергей Никитич, в прошлом инженер-ракетчик, ставший историком, за 30 лет написал много книг, оправдывающих и обеляющих наследие своего отца.

Р. Н. Аджубей (Хрущева), М. С. Горбачев, Ю. Л. Хрущева Москва, Горбачев-Фонд, 2006

[Фото автора]

Хрущев ни видом, ни действием, ни слогом не встраивается в привычные категории. В нем одновременно уживались простота крестьянина в лаптях и амбиции главы страны, запустившей первый спутник — пример двойственности самой России, ее вечного метания между Востоком и Западом, традиционностью и модернизмом. Много написано о советских руководителях, об их системе ценностей и их убеждениях, но с Хрущевым сложнее — он безоговорочно верил в систему и так же страстно хотел ее изменить и улучшить. С одной стороны, например, при нем основательно урезали церковные права в 1960-х, с другой — русская церковь становится международной силой. Так по-русски Хрущев неустанно хотел «объять необъятное», был одновременно ретроградом и «впереди планеты всей». Больше всего он напоминает сказочного колобка не только потому, что на него похож, или потому, что он выжил при Сталине и пережил его, а потому, что к нему, на вид простаку, не подходят упрощенные понятия. Либерал и консерватор, деспот и демократ, он все время поворачивается к вам то одним боком, то другим; его трудно понять и определить.

И хотя такая двойственность — исконное состояние России, в лидерах мы ее не прощаем, требуя четкого выражения симпатий и антипатий, абсолютных формулировок и выбора сторон. Сталин понятен — сильная рука. Брежнев тоже понятен — развитой социализм, стабильность, хорошо на плакате выглядит. Даже заруганный Горбачев понятен — его перестройка — это «оттепель». Сегодняшнему человеку особенно хочется идеологической определенности. В открытом и разобщенном мире после холодной войны, когда белое вдруг стало не всегда белым, а черное может быть серым, люди стремятся к упрощению — отсюда бесконечные мемы и эмодзи.

Упрощается и Хрущев. И все же, противоречивый и забытый, он остается одним из главных авторов незабываемой эпохи и ее политических последствий. Та эпоха была сложна и неоднозначна, так же многогранен был и Никита Сергеевич — восторженный сталинец и отрицатель сталинизма, пламенный борец за рабочее дело и стремительно бронзовевший партийный бонза 1960-х, наконец, автор беспрецедентных для СССР мемуаров 1970-х. Возглавил супердержаву, но оказался свергнутым бывшими сторонниками и стал персонажем анекдотов.

Говорят, судьба человека — это его нрав. Хрущева создали его инициатива, интуиция и работоспособность, а погубили скоропалительность, грубость и зазнайство. Моя мама Юля — внучка, воспитанная как дочь (она называла своего дедушку Никиту «папа», и